— А что?
— Я решил, что, намереваясь прибыть в Париж так рано, ты хочешь разбудить вовсе не адвоката, а особу другого пола…
— О, как ты мог подумать такое? — неуверенно проговорил Монжёз. — Я все-таки человек женатый…
Либуа решил вырвать у маркиза признание. Для этого ему стоило только пощекотать самолюбие глупца, и вот он открыл огонь:
— Женатый, да. Но ты забываешь о том, что сообщил мне по секрету.
— Что такое? — спросил Монжёз, которому, по всей видимости, изменила память.
— Женатый… на льдине, настоящей льдине, по твоим словам.
— Увы! — вздохнул маркиз.
— И, как мне помнится, ты тут же прибавил, что этот недостаток извиняет неверность с твоей стороны… — проговорил Поль, а потом прибавил: — По-моему, это совершенно справедливо.
— Не правда ли? — воскликнул с воодушевлением маркиз, попадая в накинутую на него петлю.
— Без сомнения. В твои годы, с твоим избытком здоровья и сил ничего не может быть естест— веннее, как искать удовлетворения на стороне, если ты не находишь его в супружеской жизни.
— О, значит, ты меня понимаешь? — обрадовался Монжёз.
Тогда художник прибавил с самым непринужденным видом:
— Такому изящному, умному, красивому мужчине, как ты, не трудно встретить какую-нибудь хорошенькую девушку, которая отнесется к нему горячо, а не как льдина.
— Безусловно, — сказал Монжёз, не замечая, что он таким образом делает полупризнание.
После этого он замолчал. «Неужели этот болван ни слова не скажет мне о своей белокурой Венере?» — подумал Либуа, раздосадованный такой скромностью.
Монжёз молчал, предаваясь размышлениям.
— Скажи, пожалуйста… — проговорил он, наконец.
— Что?
— Тебе было весело у нас вчера за обедом? Моя жена должна была показаться тебе довольно скучной, будь откровенным.
— Сказать, что она была очень весела, я, конечно, не могу. Но я учитываю обстоятельства. Во- первых, жена твоя еще не оправилась от утреннего недомогания, к тому же прошло всего два месяца с тех пор, как она потеряла отца. И каким ужасным образом! А почему ты задаешь мне такой вопрос?
— Потому что, если ты сумеешь сохранить тайну, я вознагражу тебя за вчерашний обед.
— Каким образом?
— Пригласив тебя позавтракать с некоей особой, которая гораздо веселее…
— О, ветреник! — засмеялся Либуа.
— Ты поставь себя на мое место. Я живой человек. Хоть жена и обожает меня, но платонических отношений мне недостаточно.
— Повторяю тебе, что нахожу это естественным и извинительным. Если бы было иначе, я назвал бы тебя простофилей.
— Так ты обещаешь хранить молчание?
— О, я буду нем как рыба, будь спокоен. Глупо спрашивать, хорошенькая ли она…
— Красота противоположная красоте моей жены, но не менее совершенная.
— Брюнетка? — продолжал расспросы Либуа, добиваясь того, чтобы Монжёз расставил все точки над «i».
— Нет, блондинка… а сложена, мой друг, как дивно сложена! Сама Венера не могла быть совершеннее, — с энтузиазмом проговорил маркиз.
«И это он мне рассказывает?» — подумал живописец, уже успевший изучить красоту дамы с помощью телескопа.
— Настоящее сокровище, — продолжал расписывать Монжёз.
— И ты, как и все, кто обладает сокровищами, держишь его в тайном убежище? Впрочем, это нелишняя предосторожность.
Последние слова покоробили маркиза, и он ответил сухим тоном:
— У меня вовсе нет необходимости скрывать эту женщину. Любовь, которую я сумел внушить госпоже Вервен, заставляет ее предпочитать уединение, нарушать которое позволено лишь мне одному.
Можно себе представить радость Либуа, когда он услышал имя красавицы.
«Госпожа Вервен, — подумал он. — Теперь я знаю, кого спросить у привратника».
Маркиз между тем продолжал:
— Да, мой друг, госпожа Вервен любит уединение. Тщетно я уговариваю ее погулять, прокатиться на карете, сходить в театр, она твердит одно: «Только ты существуешь для меня в целом свете». И, кроме самых необходимых выездов, например к портнихе, куда она отправляется в экипаже, чтобы поскорее вернуться, она все время сидит взаперти. «Когда я уезжаю, — говорит она мне, — я боюсь, что ты приедешь в мое отсутствие». А между тем, чтобы не стеснять ее, я посещаю ее через день, ровно в полдень. Но она тем не менее не выходит из дома и все время проводит в ожидании меня.
Слушая маркиза, Либуа вынужден был признаться, что тот говорит правду. Двенадцать дней наблюдал он в телескоп за незнакомкой и убедился, что она постоянно сидит дома. Госпожа Вервен вставала поздно, ложилась рано и вела жизнь затворницы. Кроме своего любовника, она проводила время лишь в обществе старой горничной. Теперь Либуа осталось только узнать адрес. С этой целью он и продолжил разговор.
— Немудрено, что птичка любит гнездо, которое ты ей устроил. Держу пари, что ты поселил ее в каком-нибудь элегантном особняке, окруженном зеленью, вдали от многолюдных кварталов.
— Ничего подобного, она живет на пятом этаже в доме номер двадцать два на улице Кастеллан, — ответил наивный маркиз.
Накануне Либуа прошел всю эту улицу, разыскивая окна Венеры или, вернее сказать, знакомые ему полосатые шторы соседнего дома, которые должны были служить ему ориентиром, — но тщетно.
— Не может быть! — вскрикнул художник в порыве изумления.
— Почему не может быть? — удивленно возразил маркиз.
Но, прежде чем Либуа успел ему ответить, маркиз поднялся с места и, вытянув шею, стал всматриваться в кусты, которые виднелись в темноте справа от них. Резким голосом он спросил:
— Кто там?
Из мрака немедленно донесся голос:
— Это я, господин маркиз, Генёк.
— Как, ты еще не ложился в такой поздний час?
— Я было лег, сударь, но встал, вспомнив, что забыл закрыть рамы на парниках. Воздух какой-то тяжелый, пожалуй, к полуночи соберется гроза и перебьет все стекла.
После этих слов послышались удаляющиеся шаги Генёка.
— Однако твой садовник постоянно подслушивает, — заметил Либуа.
— Что поделаешь? Бедняга живет с уверенностью, что все знают, но скрывают от него убежище жены. Он надеется уловить несколько слов, которые помогут ему отыскать беглянку.
— На этот раз он остался с носом, ибо мы вовсе не вспоминали о возлюбленной твоего нотариуса, — усмехнулся художник.
Эта фраза напомнила Монжёзу о предмете его разговора.
— Да, — начал он, — относительно госпожи Вервен. Объясни мне, пожалуйста, что значило твое «не может быть», когда я сказал, что она живет на пятом этаже в доме номер двадцать два на улице Кастеллан.
У Либуа было достаточно времени, чтобы подготовить ответ.
— Но, мой друг, зная, сколь ты богат и великодушен, я не мог и предположить, что ты так высоко поселил свою возлюбленную.
— Во-первых, помещение удобное, уютное, прелестное, и главное, воздух в нем прекрасный. Окна
