заслоном.
Не поднимая шума, со свернутыми знаменами, разрозненным жидким строем войско Жолкевского вступило в Белый и Китай-город. Всем ротам загодя уже было подготовлено жилье. Сам гетман поселился на старом Борисовом дворе в Кремле.
7
Первые снега густо забелили Калугу. Всякий домишко в сугробной высокой шапке гляделся боярином. Даже почерневшие бревна угрюмых дворовых тынов, опушенные снегом, словно повеселели. Звучно похрустывали под ногами идущих с коромыслами по воду молодок еще не умятые тропки.
В городе – тишина, словно и не стояло тут по дворам цариково войско. Начало зимы, что не показала покуда своего лютого норова, всегда почему-то обнадеживало и радовало.
Мягкий и чистый свет из трех узорчатых окон скрадывал неопрятность цариковой трапезной, стены которой были небрежно завешаны кусками парчи, местами уже засаленной и захватанной в часы буйных попоек.
Заруцкий только усмехнулся, войдя сюда: не царские покои, а скоморошье гульбище. И сам вид царика помывал на усмешку. Лик заспанный, похмельный: в черных встрепанных, будто разворошенное гнездо, волосьях на голове клочки.лебяжьего пуха; щека расцарапана, и под глазом бурый подтек. «Ого, – размыслил атаман, – ин в поле сечи учиняет, а ин у себя в хате».
Царик тщился показать, как он высоко почитает Заруцкого, сам усадил за стол, сам поднес чарку. Нешто не почитать! Вернейшим слугой оказался Заруцкий, не бросил царика под Москвой и намедни разметал подступившее к Калуге воинство изменного Яна Сапеги. После всех незадач – и такая утеха!
Лисом юлил царик, угодливо распахивал душу, а польщенный Заруцкий поглаживал вислые усы да плутовато щурился. Не нравилась самозванцу эта усмешливость, однако таил он свое недовольство, еще боле усердствуя в похвальбе.
– Мы гонимы, а не гонящи, – рассуждал царик, – обаче паки и паки скажу: Москва сама до нас на поклон пожалует. Изведает панских палок и зараз будет. Уж неближни города ко мне льнут – и Казань, и Вятка. Воздам по заслугам им, яко господь: «Прославляющих мя прославлю…»
Увлекшийся царик обернулся на красный угол, как бы призывая в свидетели бога, но иконы там не было и, на мгновенье умолкнув, он продолжал с еще большим пылом:
– Склонится Москва! Але яз поставлю престол не в Москве, а в Астрахани. Там незламни хлопцы, там завше меня оборонят. Туда подадимся.
– Нехай так, – согласно кивнул Заруцкий. У него не было еще своих думок о грядущем дне, а как будут, он сумеет направить царика, куда надобно.
– А ныне, – глаза царика гневно блеснули, – сечь и сечь ляхов! Саваофово им проклятье. Не спущу!..
С той поры, как он позорно бежал из Тушина, поляки стали его первыми недругами. Больше всех досадил царику Ян Сапега, который, вернувшись к нему в Коломенском, вдругорядь обернулся Иудой и предал за боярскую подачку. Поделом ныне досталось переметчику: Заруцкий крепко проучил его у Калуги. Всех королевских приспешников и лазутчиков царик наказал нещадно топить в Оке, как незадолго перед тем утопил своего былого подданного, касимовского хана Ураз-Мухамеда, подосланного Сигизмундом из смоленского лагеря. Понося обидчиков, самозванец выставлял себя единственным благодетелем и заступником несчастного русского люда.
– Тоже! – одобрил Заруцкий царика, потянувшись к чарке.
Распахнулись двери. В трапезную вошла Марина. Царик сразу вобрал головенку в плечи, скукожился. Заруцкий, вскочив, молодецки поклонился.
Царика и золоченые одеяния не красили, атаман же в светлом жупане с медными пуговицами и в разлетистом синем кунтуше был пригож, статен, от него исходила жутковатая приманная сила, и Марина покровительственно взглянула на него.
Она была на сносях, сквозь густые белила на припухшем лице ее проступали желтоватые пятна, широкое и пышное платье не могло скрыть брюхатости, но Марина все же пыталась сохранить природную осанку и величавость.
– Буди здорова, наша матинко Марина Юрьевна![Русские переиначили имя Ежи на привычное им Юшка – Юрий, поэтому отца Марины и называли Юрием Мнишеком.] – приветствовал ее Заруцкий, обжигая усмешливо дерзким взглядом. – Породи нам сынка Иванку.
– Иванку? – вздернула брови Марина.
– Самое царское имя, счастливое имя. Да и меня так кличут! – засмеялся атаман, и сабля на его боку, сверкая дорогими каменьями, заколыхалась.
Марина тоже милостиво улыбнулась, но тут же посмотрела на царика, и глаза ее стали жесткими, злыми. Еще вчера захотелось царице дичи, даже во сне ей привиделся тушеный заяц в кислой сметане, как готовят его в Польше. И она весь день гнала мужа на ловитву, ныне же кулачным боем подняла с постели, но беспутный пропойца сразу забыл обо всем при виде чарки.
– Ты ж мувил[Ты ж говорил… (польск.).], ты ж… – Марина задохнулась от негодования.
– Зараз, зараз, – смущенно залепетал царик и, не глядя на Заруцкого, поспешил к двери.
Выехав со двора, атаман оглушительно, с язвительным ликованием захохотал, так что даже конь под ним вздрогнул…
С неразлучным шутом Кошелевым и несколькими ловчими в окружении конной татарской стражи царик помчал за город на заячью травлю.
Было далеко за полдень, когда внезапно сполошно ударили колокола. Марина, почуяв неладное, заметалась по покоям.
Наконец объявился Кошелев, подкатился к ногам царицы, напуганный, долго не мог вымолвить ни слова. Ему дали напиться.
– Убили, убили нашего благодетеля, матушка! – по-бабьи заголосил он. – Охранный начальник. Петруха Урусов убил… Отметил поганый за хана своего Ураз-Мухамеда. На санях из самопала подшиб, а опосля еще головушку саблей… Напрочь головушку-то, напрочь… не уберегли осударя!..
Волчицей взвыла Марина, бросилась вон из покоев, вон со двора. Бежала, ничего не видя. По улицам разъяренные толпы уже гонялись за татарскими мурзами, до смерти забивали их.
На санях везли в церковь обезглавленное тело. Марина натолкнулась на эти сани, безумно рванулась в сторону, и тут же скорчило ее, опрокинуло. Подбежавшие челядинцы подхватили свою царицу, унесли в покои.
Очнулась Марина поздней ночью, при блескучем мерцании свечей увидела крадущуюся к дверям тень. Не успев испугаться, узнала шута. В руках он держал тяжелую пухлую книгу.
– Цо? Цо то ест? – иссохшими губами прошелестела Марина.
Шут обернулся к ней, таинственно подморгнул.
– Талмуд осударев. Надобно ухоронити.
– Талмуд? – изумилась царица.
– А тебе неужли неведомо? Осударюшко-то наш…
