закрыл глаза, пытаясь сбросить шок и сосредоточиться. Через минуту рядом с ним прозвучали и замерли шаги. Антон открыл глаза. Реальность расплывалась перед его глазами. Из ее расплывов выступил овал человеческого лица. Кажется, это было лицо Володи.
Глава XIII
Нина Хеймец
Костя
Нина Хеймец (1975) — живет в Иерусалиме (Израиль). Лингвист, переводчик, прозаик. Печаталась в сборниках “Вдохнуть и Не! Ды! Шать!”, в серии ФРАМ (составитель и редактор Макс Фрай), “Чайная книга”, “Шкафы и скелеты”, “Жили-Были”, “Вавилонский голландец”, “Праздничная книга: январь-июль”, “Праздничная книга: июль-январь”, “Тут и там”, “Живые и прочие”, “Из чего только сделаны мальчики / Из чего только сделаны девочки”, “В смысле”, а также в электронном альманахе “Двоеточие:”.
Облапошить мальчишку было нетрудно. И не таких вокруг пальца обводили. Вагифа, конечно, занесло немного, как обычно. Любит он спецэффекты, Вагиф этот. Представляться своими именами мальчишке было совершенно незачем. Лишнее это. Даже если ты никакой не Вагиф и не Степанов. И его, Павла, тоже, считай, подставил. И тем не менее сработали они четко. Дождались, пока парень из школы выйдет. Тут им повезло — он оттуда последним выходил всегда, будто отсиживался там где-нибудь среди пособий их учебных. Дверь школы была тяжелая, он всем корпусом на нее налегал, оказывался на улице, а дверь — привет, и захлопывалась прямо за ним. Они, пока подумывали операцию — это Вагиф так говорил: “операция”, вошел в роль, не иначе; так вот, пока они ее продумывали, несколько дней провели в наружке. И одна и та же картина: все дети уже разошлись кто куда, и тут этот на крыльцо вываливается, а дверь ему чуть ли ни пинка в спину дает: “Пока-пока, парень”. И вот, когда стоял мальчишка на крыльце, они с Вагифом и направились к нему. И Павел как будто со стороны их увидел, как они с Вагифом идут, у них даже шагать в ногу получилось, само собой. А у Вагифа плащ длинный был, кожаный, и полы его развевались. Они подошли к мальчишке, и Вагиф говорит строгим таким голосом: “Константин Багров, учащийся пятого класса “А”?”
Мальчишка уставился на них, глазами хлопает: “Да, это я”.
— Оперуполномоченный Вагиф Степанов, а это — оперуполномоченный Павел Волков. Пройдемте с нами.
Они усадили его в джип. Мальчик и не думал сопротивляться, только встревожился очень. И Вагиф тогда сказал ему: “Нам нужна твоя помощь, Костя. На месте все узнаешь”.
Ехать было недалеко, они сняли квартиру в двух кварталах от школы. За сутки заплатили — линолеум, рассохшиеся рамы, облезлый письменный стол, два венских стула и диван с торчащей пружиной. Только детей и пугать, в общем. И вот зашли они. “Садись, Костя, поговорить надо”.
А мальчишка, кажется, о чем-то догадываться стал. Заподозрил неладное. “Вы кто?” — спрашивает.
И тогда Вагиф сел напротив него и говорит спокойно так, даже мягко, но Павел почему-то аж съежился: “А теперь расскажи нам, где карта”.
А они ведь почти у цели были. Окружили этого Антона, обложили. И тут эсэмэска приходит ему, Павлу: “Срочно возвращайтесь в Москву”. Вагиф разозлился. “Глупости! — говорит, — не поеду никуда!” А Павел вот обрадовался. Ему от этого поезда почти сразу не по себе стало. В вагонах душно, свет тусклых лампочек будто пытается в воздухе раствориться и не может. И пассажиры, когда сквозь этот воздух смотрят, словно забывают, куда смотрели и зачем. Их взгляд рассеивается и тоже добавляет что-то к этому воздуху. А сами они, оставшись без взгляда, направленного вовне, внутрь себя заглянуть тоже уже не могут. Взгляд рассеивается и внутри тоже. Так и едут — вспоминают о чем-то давно виденном, слышат уже услышанное, отвечают поджидающим в памяти собеседникам, потом оказываются в будущем, в каких-то уже обжитых его закоулках, откуда легко вернуться и легко туда попасть — как будто по туннелям, по которым мчишься в полной темноте, мимо подрагивающих линий проводов, под скалами, поросшими лесом, застроенными бетонными городами, омываемыми морями, выбрасывающими на берег комочки нефти, обломки досок и туловища рыб.
И так они ехали. Павел то дремал, то просыпался. Когда он открывал глаза, ему казалось, что у пассажиров в вагоне лица стали одинаковыми. Во сне он спрашивал себя, изменилось ли лицо Вагифа, но посмотреть на него не решался почему-то. И про свое лицо он тоже не знал, осталось ли оно прежним.
А потом они проезжали какую-то станцию, сортировочную. Поезд следовал среди дощатых товарных вагонов с выведенными белой краской, полустертыми названиями городов, станций и полустанков, которые и не на каждой карте-то найдешь. Состав стало подбрасывать на стрелках. Павел вздрогнул, осмотрелся. И вовремя. По проходу, балансируя, шел Антон. Непонятно было, что он делает в их вагоне. Павел едва успел схватить со столика лежавшую там газету. Спрятался за ней. Потом осторожно выглянул. Заметил, что Вагиф быстро отвернулся к окну, прикрывшись локтем. Антон приближался к ним. Павел зажмурился, потом опять всмотрелся в надвигавшуюся на них фигуру. Одежда, походка — он очень хорошо их запомнил и не спутал бы ни с какими другими. Но вот лицо… Это было лицо другого человека. Одутловатое, с отекшими, прищуренными глазами. Волосы были всклокочены, свалялись — как если бы человек уже давным-давно не мылся и не причесывался. Человек прошел мимо, их не заметив. Скрылся в тамбуре. Вагиф расслабил плечи, выпрямился. Павел отложил было газету. Но тут в проходе появился следующий пассажир. Довольно высокого роста бомж в потрепанной куртке, в засаленных брезентовых штанах, в истертых туристских ботинках без шнурков, с отклеившимися спереди подметками. Он торопился, будто стараясь догнать кого- то, не упустить. Павел отвел было взгляд, но тут… Нет, ему не показалось. Антон. У бомжа было лицо Антона. Он бросил на Павла нетерпеливый, раздраженный взгляд, как бы сердясь за то, что он не тот, кто ему нужен, явно не узнавая его. И поспешил дальше. Павел вдруг почувствовал, что начинает задыхаться. В ушах зашумело. И тут, как спасение, эта эсэмэска. Вагиф бушевал, говорил, что с поезда — ни ногой, что бы там шеф себе ни думал, “этот идиот”. И тут Павел — он сам не знал, откуда в нем взялась вдруг эта сила, — посмотрел на него, прямо в глаза. И сказал, не повышая голоса: “Мы выходим. Сейчас”. И Вагиф, который раньше-то и взглянуть на него толком труда себе не давал, вдруг сник и не сказал ничего больше. И на первой же станции они вышли.
“Хорошо ищете, — говорил Шерстобитов, — но не то и не там”.
Они приехали к нему прямо из аэропорта. О том, чтобы домой заехать — хотя бы умыться по- человечески, даже речи не было. Почти четверо суток в пути. Психанул он, конечно. Надо было доехать уж на этом экспрессе до конечной, черт с ним. А там скорым поездом вернуться или самолетом. Летают же оттуда самолеты, в конце концов? А они вышли на том полустанке. Павел попытался было его название посмотреть, но тут же и забыл, не до того стало. Стоят они, кругом ни души, темно, дождь моросит со снегом вперемешку. До ближайшего фонаря метров двести, а следующего вообще не видать нигде. Вагиф говорит: “Теперь благодаря тебе, дорогой Паша, мы тут до конца жизни и останемся. Тут нас и похоронят. На склоне, — говорит, — дней наших”. Пошли они по перрону. Здание станции досками заколочено. Доски причем отваливаются уже, и ветер входную дверь прогнившую то захлопывает, то снова открывает. Завернули они за угол. И глазам своим не верят. В здании окошко светится. “Касса”. В окошке женщина — сидит и книгу читает. На носу у женщины очки в оправе из тяжелой пластмассы, она водит по строчкам пальцем и головой покачивает, будто недовольна чем-то там, в прочитанном. Она заметила их, открыла окошко, спрашивает: “Вам чего, молодые люди?”
Вагиф ей: “Нам два билета до Петербурга на первый же поезд”
Она отвечает: “У нас петербургские поезда не останавливаются”, а сама уже обратно в книжку глазом косит.
Вагиф снова раздражаться начинает: “Ну, тогда до Оленеводска”.
Кассирша со вздохом от книги отвлеклась, в какую-то таблицу заглянула. “Не значится, — говорит, —
