еще больше. Соня смотрела на них и думала почему-то с ревностью: «Еще одно поколение журналистов… Куда их столько…»
Книжка в Политиздате понравилась, назначенный на нее редактор, полагая, что Соня курьер, сказал:
— Давно у нас первые секретари так душевно не писали, чувствуется, хорошая бригада поработала. Вы не в курсе, сколько человек?
— В курсе. Один человек, — сказала Соня, многозначительно улыбаясь.
Редактор все понял и даже присвистнул. Впрочем, в открытую они не сказали друг другу ничего. Был какой-то общий заговор молчания. Так и в обкоме — все знали, что она пишет и кому, но все делали вид, что не знают. Книжку на удивление быстро набрали и сверстали, Иван Демьянович, будто предчувствуя что-то, очень спешил и, видно, напрягал там свои связи, чтобы ускорить прохождение ее в производстве. Соня рассчитывала, что сразу после праздников, перед тем как начнут печатать тираж, у нее будет еще одна возможность съездить в Москву. А пока суд да дело, ей пришлось написать для Масленова пару небольших выступлений на каких-то торжественных мероприятиях и одну статью для «Советского Юга» на тему партийного руководства комсомолом, и все прошло на «ура». Даже Правдюк позвонил ей и сказал: «А ты пиши нам почаще».
К большому удивлению Сони, в обкоме все оказалось совсем не так, как ей представлялось из редакции. Нормальные люди, попадались и умные, попадались и очень умные, явных таких дураков, кретинов как-то не оказалось, и поначалу она была даже слегка уязвлена этим обстоятельством. Инструкторами многочисленных обкомовских отделов работали такие же, как Соня, молодые люди, выдернутые, как и она, из разных сфер — кто из НИИ или вуза, кто — с производства. Соня даже подружилась с двумя-тремя, и выяснилось все то же самое — не хотели уходить из института, с завода, любят свою работу, но большой трагедии не видят, здесь все так — года три-четыре — и возвращаются, но уже на руководящую должность, и это называется на партийном языке «подготовка кадров». Соня поняла, что надо просто набраться терпения и ждать своего часа. Тем более что польза от сидения в обкоме все- таки была, и она уже начинала ее ощущать — появился какой-то новый, прежде ей недоступный взгляд на многие вещи, становилось, например, понятно, как именно осуществляется управление большим хозяйством области, откуда куда тянутся ниточки, связывающие все со всем, и даже на свой родной «Южный комсомолец» и на ревниво нелюбимый ею «Советский Юг» она стала смотреть со стороны каким- то новым взглядом и видела теперь многое такое, чего раньше совершенно не замечала.
…Дождь перешел в ливень. Стоя у раскрытого окна и глядя на мокрый парк, Соня думала, что же теперь будет с ее книжкой. Наверное, придется вносить правку — что-то убрать, что-то добавить. И вдруг поймала себя на мысли, что было бы даже неплохо, если бы все сорвалось и книжка вообще не вышла. Все-таки Соню беспокоила ее роль «заав-тора», и она немного побаивалась того момента, когда книжку напечатают и она появится в городе. Ведь о ней должны будут что-то говорить и даже, наверное, печатать отклики в областных газетах, в том числе в «Южном комсомольце». Как все это будет выглядеть? Наверное, станут шушукаться за ее спиной. Хорошо еще, если книжка понравится, а если нет? С удивлением Соня обнаружила, что ей совершенно не жаль ни своего труда, ни потраченного на него времени, и, если книжка не выйдет вовсе, она скорее всего вздохнет с облегчением. Задание она выполнила, даром для нее это все равно не прошло, по крайней мере убедилась, что может, работать было даже интересно, а это уже много. Вспомнила свой листочек «за — против», выходило так, что все «за» реализованы, а чтобы не сбылось единственное «против», пусть бы книжка не вышла вовсе (по независящим от нее причинам), тогда и стыдиться не придется — ни сейчас, ни когда-нибудь потом. Соня была еще в том возрасте, когда жизнь представляется бесконечно длинной и потеря каких-то трех-четырех месяцев — как потеря трех минут, подумаешь! вон их впереди сколько!
Позвонила Ася, и Соня обрадовалась ее звонку. С Асей могли говорить часами. Когда еще работали вместе в редакции, то, если не дежурили по номеру ни та, ни другая и удавалось уйти пораньше, часов хотя бы в семь, шли домой непременно пешком, по бульвару, и шли медленно, чтобы успеть наговориться обо всем, потом еще стояли подолгу сначала у Асиного дома, потом у Сониного, потом Соня поднималась на свой девятый этаж, быстро готовила ужин, кормила своих мужичков, падала в кресло и звонила Асе. И еще часа полтора болтали. «О чем можно столько говорить?» — удивлялся Юра. «Ну как о чем? О газете!» — отвечала Соня.
Услышав сейчас голос подруги, она с жадностью на нее накинулась: что там в редакции, что Борзыкин, а что Мастодонт, а что решили ставить в завтрашний номер, а чем народ занимается? Ася доложила все в лицах и обещала позвонить еще в течение дня, если будет что-то интересное. Слышно было, как ее позвали: «Ну ты идешь?» Соня представила, как они там собираются уже, наверное, в каком-то из кабинетов, сейчас закроются изнутри, Жора или Севка достанут портвейн из-под стола, разольют по стаканчикам… И Соне стало так жалко себя, как в самые первые дни после ухода из газеты.
Глава 5
ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО ПОРТВЕЙНУ
Граждане, впервые оказавшиеся вблизи Газетного дома и мимоходом прочитавшие вывески у входа, обычно немало удивлялись тому, что редакции двух уважаемых областных газет помещаются, оказывается, в таком незавидном месте — прямо против рынка, где вечная толчея, шум и гам, машины, тележки и конные подводы, станичники с мешками, горожане с кошелками и сумками, цыгане, попрошайки, алкоголики, где вечная грязь и никогда не просыхающие лужи. Сами газетчики место это любили, считая, что находятся в самой гуще жизни. А человек неслучайный, забредший сюда именно в поисках редакции, чтобы, к примеру, пристроить в газету стихи собственного сочинения, войдя внутрь, тут же забывал и о рынке, и об уличной суете, потому что с порога попадал в совершенно особую обстановку, непохожую на ту, что встречалась ему в разных других учреждениях города. Прежде всего в нос ему бил резкий запах типографской краски, свинца, бумаги и черт знает чего еще.
О, этот ни с чем не сравнимый запах Газеты! Набранной на допотопном линотипе, похожем на динозавра, сверстанной вручную с помощью одного только инструмента — маленького, острого шила, которым верстальщик поддевает и вытаскивает из полосы ненужную строчку и заменяет ее другой, нужной, пристукнув, чтоб села плотнее, деревянным набалдашником. Время компьютерной техники еще не постучалось в эти стены, еще выкладывается строчка за строчкой черными от типографской краски руками какого-нибудь пяди Гриши металлическая основа газеты, с которой будет оттиснута под тяжелым прессом голубая картонная матрица, которая отольется потом в цельную свинцовую полусферу, называемую «стереотипом», который поставят затем на барабан такого же древнего трудяги-ротатора и — закрутится, потянется непрерывная, грязновато-серая лента бумаги, и тысячи раз отпечатается на ней свежий номер газеты. Впрочем, все это скрыто от глаз постороннего, и только резкий, никогда не выветривающийся запах заставляет догадываться о том, что это где-то здесь, может быть, вон за той дверью…
Типография и точно — внизу, в первом этаже и в цоколе под ним, а во втором этаже — издательство, похожее на обыкновенное заводоуправление, на дверях таблички: «Директор», «Плановый отдел», «Бухгалтерия» и непременная «Касса» с маленьким, зарешеченным окошечком, над которым висит объявление: «Гонорар сторонним авторам выплачивается 21-го числа каждого месяца». Журналисты проскакивают этот этаж, не останавливаясь, и спускаются сюда лишь дважды в месяц — 15-го за авансом, 30-го — за зарплатой. Ничего больше в производственной деятельности издательства их не касается и не интересует, они понятия не имеют, откуда берется и сколько стоит газетная бумага, каковы типографские расходы на печатание тиража и сколько составляет прибыль от реализации газеты, один экземпляр которой стоит, как известно, 3 копейки. Прибыль, однако, существует, и приличная, и вся она уходит в партийную кассу, но журналисты в эти тонкости не вникают. Их дело — писать. И они пишут, пишут, пишут — изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. И вдруг — раз в 18 лет — случается событие, заставляющее всех их остановиться и словно на миг замереть в ожидании: а что дальше? Продолжать ли все в прежнем духе, или поступят какие-то новые указания? Никто ничего не знает. Никто ничего. Надо ждать.
…Из приемной редактора на четвертом этаже доносилась траурная музыка, это секретарша Тома
