«Я здесь!»
Пых! — паровоз выпустил облачко пара. Какое ему дело до этого влюбленного малыша! У него свой, строго установленный железный путь по белу свету. Но Педро-то был свободен и мог выбирать. Он сломя голову мчался вдоль путей. Маленькая тележка так и гремела по шпалам. Щебень летел во все стороны. Вот и столбик с табличкой. «Стой!» было написано на ней. «Стой, если услышишь свисток паровоза!»
Педро читать не умел, но табличка была белая: страшный цвет для Педро. Он шарахнулся в сторону. Тележка зацепилась за столб. Педро дернул. Ему во что бы то ни стало хотелось догнать эту железную лошадь и поиграть с ней. Одно колесо тележки осталось у столба, а Педро потащил тележку дальше на трех колесах. Однако последний вагон поезда уже обогнал его. По ту сторону путей открылась широкая лужайка. Туда-то, прямо через рельсы, и устремился Педро. Тележка рассыпалась, словно карточный домик. С треском полетели на землю боковины, а подстилка вывалилась прямо на рельсы. Постромка оборвалась, и Педро очутился на свободе. Он перекувырнулся через голову, подскочил вверх, как кошка, и, волоча по земле обрывки постромок, помчался галопом в деревню через шоссе и небольшую дубовую рощицу. К Педро подбегали люди, кричали, махали руками, пытаясь преградить ему путь. Но он галопом обходил людей, деревья и тумбы, направляясь к деревенской околице.
Я звал Педро, громко выкликая его имя. Он ничего не слышал. Постромочные цепи своим звоном и бряцанием только пуще подгоняли его. Вихрем влетел он в лес, но тут же выскочил обратно и помчался дальше, пока не скрылся за поворотом дороги.
Я вытер пот со лба. В лесу злорадно хихикала сойка. Вот на повороте показалось стадо коров, загородив мне путь. А это что такое? Черная телка? Нет, это был Педро. За коровами шел пастух с кнутом. Кнут показался Педро более опасным, чем бренчание цепей позади него. Он повернул и мелкой рысцой побежал впереди стада.
— Педро! Педро!
Жеребчик остановился, и сразу же затих лязг цепей позади, наводивший на него страх. Он дал себя поймать.
Мы зашагали обратно к вокзалу. Жена шла нам навстречу. Ну, теперь держись: уж она не пожалеет для нас шпилек! Но жена только весело нам кивнула.
— Ну, как Педро, не ушибся?
Стало быть, она все же любит нашу лошадку!
Рабочие привокзального дровяного склада подобрали с рельсов останки нашей тележки, надели на ось колесо, примастачили к остову разрозненные части кузова. Не успел я оглянуться — тележка была собрана! Сочувствие и взаимопонимание — в каких только обличьях они не встречались мне в жизни! Под руками друзей моя катастрофа обернулась забавным приключением. Это маленькое размышление о взаимопомощи мы спрыснули несколькими добрыми стопками в станционном буфете.
КТО ВОРОВАЛ ЯБЛОКИ
Деревья убрались в свой пестрый осенний наряд. Солнце напоследок поднялось высоко в небесную синь, как бывало в ту пору, когда год был еще молод. А кроны деревьев день ото дня редели. Пузатые яблоки висели теперь у всех на виду. Среди зарослей орешника, в саду нашей соседки, кричали сойки.
Примостившись на стремянке, я подцеплял яблоки сачком. Внизу, в невысокой зеленой траве, стояли корзины, полные пунцово-красных и прозрачно-желтых, нежно-зеленых и серебристо-серых яблок. Немного поодаль щипал траву привязанный к дереву Педро. До моего слуха доносилось его хрупанье и глухой шум леса. Я наслаждался покоем. Ведь у нашего счастья такие хрупкие, тонкие корешки!
В городе мы видели фрукты большей частью за стеклами витрин. Яблоки были там не яркими пуговицами на осеннем мундире года, а приветом из далекого края — марка двадцать пфеннигов за фунт.
Педро отыскивал в траве те яблоки, которые, спеша поспеть, сами спрыгнули с дерева, и разгрызал их своими крепкими зубами. Там, где ветви яблонь свешивались пониже, он не дожидался, пока ветер- озорник сбросит яблоки на землю. Он уплетал их прямо с дерева. Заметив это, мы обобрали нижние ветки. Ведь яблоки предназначались для того, чтобы скрасить нам долгие зимние вечера, и для наших товарищей в городе, а вовсе не для пресыщенного Педро.
Занятый сбором яблок, я одним глазом присматривал за Педро, хотя то и дело терял его из виду. Вдруг слышу: в дальнем конце сада кто-то трясет дерево.
«Верно, опять пастух из кооператива пришел за своей ежедневной данью», — подумал я.
Но тут до меня донесся знакомый хруст яблок, разгрызаемых крепкими зубами. Так вот кто, оказывается, воришка! Как же он их достает? Ветви яблонь опять затряслись и заколыхались. Вот Педро и ответил на мой вопрос.
Мне захотелось тут же побежать домой и рассказать жене о том, какой умный у нас Педро, но здравый смысл во мне возмутился: «Как не стыдно! Ты ведь не болтливая кумушка, которая хвастает умом своей избалованной таксы?» — «Нет, вовсе нет».
Здравый смысл во мне всегда начеку. Он сплошь и рядом уберегает меня от сентиментальных благоглупостей. Он же и объяснил мне, откуда моя чудо-лошадка набралась такого ума.
Накануне, плотно пообедав травкой, Педро от скуки ущипнул на третье несколько листочков с яблони. Но наверху, в кроне, яблоки только и ждали, кто бы их потряс. Их семена созрели. Они стремились к земле. Бац! — и Педро получил даром, в придачу к листочкам, фунт яблок. Десерт оказался сладким и сытным.
Так то было вчера… А сегодня?
Сегодня у Педро заработала его вкусовая память. Она действовала безукоризненно. Пони потянул ветку яблони, как мы вытягиваем ящичек автомата, выдающего шоколад, и сласти посыпались на него прямо с неба.
Прощай миф о необыкновенном уме Педро! С тех пор мы уже не привязывали пони к деревьям, на которых еще висели яблоки.
ПОЧЕМУ ПЕДРО ОСТАЛСЯ НЕКУРЯЩИМ
Я чинил в саду ограду выгона. Меня осаждали назойливые осенние комары. Они жужжали, свистели, отравляя своим заунывным гудением доносившуюся издали музыку леса.
В кармане моих брюк вместе с хлебом и сахаром лежит сигаретница. В ней — «сахар» для меня. Я награждаю себя сигаретой за удачную мысль, за аккуратно сделанный паз в столбе для забора. Сигареты я курю дешевые. В городе они отгоняют от меня некоторых дам. Теперь я решил дымом этого зелья допечь комаров. Когда я доставал очередную сигарету, меня вдруг осенила хорошая мысль для моего романа. Чтобы не упустить ее, я постарался накрепко пригвоздить ее в своей памяти. На это потребовалось некоторое время.
Между тем Педро тоже осенила мысль. Его алчная память работала исправно. Огрызки сахара, которые я иногда вытаскивал из кармана и давал ему в виде особой награды, — белого цвета. Сигарета тоже белая.
Прожорливость научила Педро, что белое — это сладкое. Потянувшись через мое плечо, он выхватил у меня из рук сигарету. Моя удачная мысль вмиг улетучилась. Надо было заняться воришкой.
— Вот как? Я и не знал, что ты куришь. Не угодно ли огоньку?
Педро разжевал сигарету и проглотил ее, словно клочок сена. Сено оказалось забористым. Педро оттопырил губы, оскалился, разинул пасть, высунул язык — словом, проделал все, что делает человек, хлебнувший горькой полынной настойки. Он отошел, встряхнулся, фыркнул, пытаясь меня лягнуть. На лошадином языке это означает: «Убирайся подальше со своим сахаром!»
Я только посмеялся над ним, не зло, а скорее даже с благодарностью. Теперь я узнал то, о чем до сих
