Запульсировал потолок, заливая всё красными сполохами, лица присутствующих сразу стали нереальными, как в дурном сне. Зазвучал мерзкий сигнал, напоминающий то ли сигнал скорой помощи, то ли полиции, то ли…в общем связанный с какими-то дурными воспоминаниями и неприятностями у всех без исключения. Ну, кроме, может быть, воина масаи — по нему было видно, что он испуган, но изо всех сил сдерживается, чтобы не показать своего страха — мужчина масаи не должен бояться ничего! Ни боли, ни злых богов, посылающих ему страшные испытания! А что бой — бой, он бой и есть. Масаи готовятся к бою с младенческого возраста.
Колонны бойцов вышли на арену — а она была поистине огромна. Сколько она была в диаметре — определить невозможно — с два футбольных поля, может больше?
Слава задумался — как же эти скоты будут видеть происходящее при таких размерах арены? И тут же выругал себя за посторонние мысли — ну какое ему дело, как эти негодяи будут видеть происходящее? Может у них трансляторы какие-то? Вполне вероятно…
Слава стал лихорадочно вспоминать всё, что он читал о рукопашном бое, всё, что где-то нахватался о единоборствах.
Он не строил иллюзий — никогда в сфере его интересов не были драк. На него мало нападали — он с детства был довольно высоким, и очень сильным — когда вырос, глядя на его руки можно было поверить, что некогда люди легко ломали подковы — кисти рук крупные, огромные, перевитые толстыми венами, а его худоба о которой иногда с интересом рассказывали сексуальные партнёрши, не была худобой туберкулёзного больного — жилистое, сухое тело, перевитое узкими, стальными мышцами, как канатами.
Мать всегда с завистью говорила, что, вот даёт же бог некоторым людям возможность есть что хотят и когда хотят — в любое время дня и ночи, и ведь ни черта не полнеют! А тут — только посмотришь на торт, и уже килограмм весу добавился! Она очень строго следила за своим весом, посещала тренажёрные залы и сколько Слава помнил, у неё всегда водились мужики, и не один. Его мать обладала довольно броской, яркой внешностью, и очень нравилась мужчинам. А они — нравились ей.
Похоже, что яркую внешность, которую не портили и очки, она передала своему сыну, а вот откуда у него взялось жилистое тело с потрясающим обменом веществ — говорить она отказывалась.
Итак — он был довольно высок, выше среднего роста, очень, очень силён, вынослив (по свидетельству его сексуальных партнёрш и собственным ощущениям после утренней пробежки). И притом, при всём он знал, что против спеца в рукопашке не простоит и минуты. Вернее — может и простоит — но недолго. До тех пор, пока тот не отшибёт ему голову. Нужно было выработать стратегию боя.
Пока колонны шли к арене, выработал тактику — всегда становиться так, чтобы за спиной, вблизи, не было ни одного врага. Не бить кулаками, носками ног — и так одна нога побаливает, после того, как пнул шпану, насиловавшего Леру — пыром бить надо тоже уметь, а он, похоже, отбил об скота большой палец ноги. Хорошо ещё, если не вывихнул, а только ушиб — болело ощутимо, не оставляя забыть о том, что добрые дела наказуемы. Значит что — бить надо локтями, рвать руками, душить, швырять — благо сила позволяет, а ещё — наносить удары 'твёрдым тупым предметом, предположительно головой' — как было написано в обессмертившем себя протоколе осмотра тела потерпевшего.
Удары головой, кстати сказать, одни из самых страшных в рукопашке — таким ударом можно покалечить, или даже убить, а для наносящего удар — максимум синяк на лбу, да лёгкая потеря ориентации на долю секунды. Отдалённые последствия микросотрясений мозга в расчёт не идут.
Отряды вышли на арену, и по знаку распорядителей выстроились друга против друга нестройными рядами. От вспышек пульсаторов, примостившихся на груди у каждого, рябило в глазах и они сливались в бесконечную волну света, переливающуюся как неоновые огни рекламы. На лицах людей было написано отчаяние и решимость выжить — пусть даже и за счёт других. Впрочем — разве это не стандартное поведение людей в обычной жизни? Просто тут всё было доведено до абсурда — хочешь жить — убей, забей, затопчи, порви!
Прозвучал сигнал, и люди с рёвом бросились друг на друга, вцепившись, как две волчьи стаи за обладание территорией. Было забыто всё — рассказы родителей о том, как надо себя вести в обществе, проповеди на тему 'возлюби ближнего, как себя самого', жалость и сострадание к ближнему. Всё было подчинено одной идее — убить, и не быть убитым. Последние, кто остался позади всех и впал в ступор, были выведены из него жестокими ударами болевиков и пинками посланы вперёд, на бойню.
В этой толпе мало кто был специалистом в рукопашном бою, а может быть и рукопашники тоже забыли всё, что умели, оставив лишь умение рвать, душить, кусать, выкалывать глаза и рвать рот — и это всё происходило в действительности.
Слава тут же получил оглушающий удар в ухо, отчего в нём сразу зазвенело, закрыл его рукой, нагнулся и получил ещё один мощный удар в челюсть — благополучно выдержавшую зубодробительный напор.
Другой бы человек уже валялся на полу, но учитель чудом устоял на ногах и успел захватить ногу бьющего, колено которого и врезалось ему в подбородок в то время, как он согнулся, ощупывая больное ухо. Своими здоровенными ладонями Слава схватил нападавшего за бедро, приподнял, опрокинул на пол, а потом, взяв его за грудки и за ляжку, поднял и с размаху метнул тело в толпу набегающих 'голубых', разом выбив из их числа человек пять.
Сообразив, что эта тактика может быть успешной, теперь он поднимал с пола уроненных противников, и с уханьем и рёвом метал в кучу-малу — в основном падали бойцы противника, иногда зацеплял и 'своих', но как сказал один покойный юморист — 'Вырвал я эту берёзу и загнал всех в воду! И городских, и своих — когда мне их сортировать-то? Завтра на работу…'
Возле учителя образовался костяк сопротивления — рядом встали американец и масаи, оборонявшие его с боков — а он шёл как ледокол, сбивая противников, размётывая их, как кегли шаром для боулинга.
На него налетел японец-китаец, он и правда владел какими-то единоборствами и быстро сообразил, что от Славы, возможно, зависит исход битвы — надо только уронить его как следует. Вот тут Вячеславу пришлось туго — за две минуты он получил столько повреждений, что не то, что двигаться, стоять было трудно — сломанный нос, подбитый, заплывший глаз, рассечённые губы. Японец бил в него, как в боксёрскую грушу и если бы не крепость костяка Славы, он бы уже лежал на полу, покалеченный или мёртвый.
Впрочем, он и так бы лежал, если бы не американец, спасший положение — он бросился сзади под ноги японцы приёмом регби, тот покатился через него и через секунду Слава успел захватить рукопашника за правую ногу. Японец был небольшого роста и весил килограммов шестьдесят — Слава поднял его в воздух, размахнулся, как дубинкой и изо всей силы хряснул об пол, намертво вышибив дух. Он вероятно убил противника, потому что глаза того были открыты и не закрылись после того, как его бездыханное тело, подпрыгнув, как мяч, осталось лежать на полу.
Бой продолжался — Вячеслав убрал со лба прядь и посмотрел на происходящее — 'красные' зажимали 'голубых', но те, выстроившись кольцом, отбивались довольно активно, нанося пинки и не давай вытащить себя из плотного строя.
Неожиданно его спину ожёг сильный болевой шок — он оглянулся — охранник замахивался ещё раз:
— Давай, скот — бей, круши! Чего встал, ублюдок ленивый! Бей их! — ещё удар, и Слава чуть не бросился на четверорукого, с улыбкой на безносом лице ожидавшего, что пленник бросится на него и можно будет запороть до смерти.
Это отрезвило, и бывший учитель побежал вперёд, туда, где добивали остатки вражеского отряда.
Посчитав, что лучше старой тактики ничего не придумано, он крикнул:
— Чего вы толчётесь вокруг них? Хватайте лежащих и бросайте в толпу! — и показал примером, как это надо сделать — поднял здоровенного мужика с выбитым, висящим на ниточке глазом и метнул его в толпу противника, сбив в с ног двух передовых. Потом ещё одного, ещё…
Его примеру последовали и остальные 'красные' — по двое хватая лежащих и как кули, швыряя их в обороняющихся. Через минут десять всё было кончено — из 'голубых' на ногах не осталось никого.
