– Церковники пускают меня в приют, – ответила нищенка. – Монахи помогают мне, добрый сэр.
– Это они ломают твои ноги, матушка? – переспросил Гримм.
Старуха скорчилась, словно у нее внезапно случился спазм кишечника.
– Да, да, они ломают мои ноги, – последовал ответ. – Но не так, как ты думаешь!
Гримм опустился на корточки перед тележкой. Лекс и Джак последовали его примеру.
Нищенку звали Геради. С вызовом она сообщила, что ее возраст превышает одиннадцать лет и за свою жизнь она четырежды стала матерью.
Странно, что кто-то на Сабурлобе считает свой возраст в местной системе. Старуха жила так долго, что сбилась со счету. Она существовала около ста десяти стандартных лет и вторую, большую часть, провела на этой тележке.
На Гримма подобная живучесть произвела впечатление.
– Довольно много для обычного человека, да еще в таких жутких условиях!
Сто лет назад маленькой девочкой Геради пришла на церемонию открытия Истинного Лица со своими родителями. В результате безумия, охватившего толпу, погибли и отец, и мать. Ноги несчастной так и остались парализованными навсегда. Сострадательный священник пожалел девочку и сделал для нее повозку. Десятилетия Геради ждала очередного священного года, но во второй раз наблюдала за открытием Его Лица из безопасного места.
Всеобщее безумие?
О да. Пятьдесят лет назад снова произошло несчастье. Издалека плохо видно то… что нельзя увидеть.
Нельзя увидеть? Что это значит?
Десятки лет Геради слушала и смотрела.
Она узнала, что нерукотворный облик давным-давно исчез. В главный день священного года настоятель храма Оксиденс во главе торжественной процессии выносит ларец на обозрение публики и на короткое время открывает его.
Сотням тысяч паломников предъявляется чистое полотенце, если не считать едва различимых пятен на месте глаз.
– Пилигримы не успевают ничего увидеть. Они дерутся, чтобы пробраться поближе. Каждый раз церемония заканчивается потасовкой.
– А как же копии?
– Самая ранняя изготовлена путем наложения на бесценное полотенце с ликом чувствительного материала. Отпечатавшийся негатив затем разрисовали красками.
– Хм, – произнес Гримм. – Другими словами – сфабриковали.
Рассказ о судьбе Истинного Лица наполнил Джака мистическим ужасом. Какая разница, обманывают паломников или нет.
Даже если они умрут ради единственного взгляда на тряпку, которой когда-то Император утер лицо, их агония не идет ни в какое сравнение с Его бесконечной агонией. Благоговейный трепет пилигримов уйдет в психический океан и останется там навсегда.
Сидя перед тележкой Геради, Джак понял, что ему нужно помолиться.
Хотя бы немного.
Он тихо обронил:
– Увечье из-за преданности Ему облегчает Его боль.
– Я жду, – равнодушно ответила Геради. – Послезавтра умирают и остаются калеками тысячи людей. Так оно и будет. Тогда я умираю спокойно.
Стоило услышать предсказание нищей старухи, которое она повторяла все пятьдесят лет со времен прошлой церемонии. Ее упорство казалось патологическим. Безумие – вот что светилось в ее глазах!
Тщетность людских надежд стерла религиозный порыв Драко, как время стерло Истинное Лицо Императора. Джак покачнулся.
– А Суд? – спросил у нищенки Гримм. – Знаешь, что происходит у Суда? Арбитраторы часто вмешиваются в жизнь священного города?
Похоже, скват решил побольше узнать о сабурлобских делах.
Он сообщил Геради:
– Утром на площади у Суда умирают сотни людей. Все думают, что Лицо открывают раньше, и начинают паниковать.
Дернувшись словно от удара, калека выпрямилась. Она тяжело дышала.
– Геради пропускает столько смертей…
Морщинистое лицо старухи исказилось гримасой боли. Худая рука задрожала. Геради упала на спину.
Лекс пощупал пульс. В его громадной руке хрупкое запястье казалось указкой в руке школьника. Нищенка умерла от сердечного приступа. Сердце у нее оказалось никуда не годным.
Гримм закрыл остекленевшие глаза Геради.
