вас защищали. В двух показаниях говорится даже: Павельскому ничего не оставалось, как только прикончить жениного любовника. Прочту вам одно из показаний.
Прокурор опять покопался в бумагах, отыскивая нужный протокол.
«Надо признаться, мой брак был неудачен чуть ли не с самого начала. Я вышла замуж совсем молодой, в девятнадцать лет, так сказать, по страстной любви. За человека намного старше, знаменитого артиста. Увы, я быстро увидела, что партнер столь же глубоким чувством мне не отвечает. Может, ему просто нужна была женщина, а может, хотелось иметь детей. На первом месте у него был голос и выступления в столицах всего мира. Как всякий большой певец, он был от природы капризен, при малейшей неудаче впадал в меланхолию и с такой же легкостью выходил из себя в гневе. Жить с таким мужем было ужасно трудно. К тому же он не терпел, когда ему противоречили. Сразу после замужества он хотел мне запретить учиться дальше. Это было наше первое супружеское несогласие».
— Что за вздор она несет? — прошептал Павельский.
«Когда муж потерял голос, я даже обрадовалась.
Неважно, что кончились крупные заработки. Мне казалось, что любимый человек ко мне вернется. Увы, я убедилась, что пение было для него единственной целью в жизни. Ко мне он остался по-прежнему холоден и равнодушен».
— Это неправда.
«Признаю, что не была верной женой, — читал прокурор ровным и бесстрастным голосом. — Сперва я стала флиртовать с другими мужчинами, думая возбудить в муже ревность. Но ему важна была не я, а соблюдение приличий. В конце концов, я была молодой женщиной с пылким темпераментом. Я считала, что вправе что-то взять от жизни. Для Ежи я с самого начала была лишь матерью его детей и дамой, с которой можно показаться в обществе у нас и за границей».
— Чушь, несусветная чушь!
«Муж был доволен и не вмешивался в мои дела.
Видимость была соблюдена. Однако я, так долго находясь рядом с мужчиной, который был ко мне совершенно равнодушен, утратила прежнее чувство. Именно тогда я познакомилась с Марианом Зарембой. Хоть он был моложе меня, я в него влюбилась. Стала его любовницей. Эта любовь много значила в моей жизни. Наконец-то я была нужна мужчине не только как женщина, но и как друг, даже в какой-то степени опекун.
Несмотря на быстро пришедшую к нему известность и бешеный успех у женщин, вернее, у молоденьких девушек, Мариан остался тем, кем был: простым деревенским парнем. Я была горда и счастлива тем, что он советовался со мной даже по мелочам. Со мной, к которой муж никогда не обращался как к другу, как к человеку».
— Ну, знаете…
«Влюбленная и счастливая, я не могла скрывать свою любовь. И не старалась сохранять видимость благополучия, как это было раньше, при мимолетных увлечениях. Мужа это вывело из себя. Я могла иметь множество любовников, но он считал, что никого я не должна любить. А теперь ему казалось, что над ним смеются. Как это так, он, знаменитый певец (муж только и жил иллюзией, что голос и слава вот-вот возвратятся), может допустить, чтобы его бросила жена? Какой скандал! Мы с Марианом хотели решить все в открытую, откровенно сказать о своих планах, спокойно и без шума получить развод, не стирая на глазах у всех, как обычно бывает, свое грязное белье. Но при малейшем упоминании о том, что с меня хватит такой жизни, что я хочу уйти, муж приходил в ярость. Дело дошло до того, что прямо в театре, в присутствии актеров и даже рабочих сцены, он устроил мне перед спектаклем непристойный скандал. Если б не вмешался директор Голобля, оскорбленный супруг начал бы меня бить. Никогда не забуду тона, каким он сказал: скорее убью его, чем дам тебе развод. А ведь заботили этого человека только мнение окружающих да честь, довольно странно понимаемая.
Угроз я всерьез не принимала, — продолжал читать прокурор, — ни на миг не допускала, что Ежи решится их исполнить. К тому же Мариан сказал, что на следующий день у него был с мужем серьезный разговор, из которого Заремба сделал вывод, что можно будет все мирно уладить».
— Это неправда. Между мной и Зарембой ни слова не было сказано о разводе. Он пришел ко мне и уверял, что между ним и Барбарой ничего нет, только бескорыстная дружба.
«Я так тяжело переживала трагический вечер двадцать восьмого сентября, что не могу о нем говорить. Чудовище, в котором нет ничего человеческого, вложило в мои руки револьвер, и я застрелила любимого человека. Я очень его любила. Я удивилась, когда Ежи раньше времени велел опустить занавес. Тогда я и почувствовала, что что-то случилось. А муж спокойно подошел к Мариану, который лежал на полу и умирал. Он проверял, хорошо ли я прицелилась, попала ли в сердце. У Ежи было спокойное и довольное лицо. Как у человека, который удачно подшутил над товарищем. Потом он выпрямился и ушел со сцены. Для меня, пан прокурор, нет никакого сомнения, кто подменил пулю в пистолете. Пусть это мой муж, вернее, бывший муж — я с чистой совестью обвиняю его в преступлении».
Прокурор прервал чтение и положил показания Барбары Павельской обратно в папку. Павельский сидел неподвижно, точно окаменелый. Лишь немного погодя он пришел в себя.
— Баська, все это сказала Баська, которую я так люблю?
— Как видите, легче подчас бывает войти в контакт с космонавтом, чем с человеком, с которым живешь под одной крышей. Но не в этом дело. Даже самый близкий человек убежден, что только вы могли совершить преступление. Что же говорить о милиции и прокуроре? Вы говорите о своей любви к жене, но это свидетельствует против вас еще сильнее, чем предположение пани Павельской о том, что поводом к преступлению было оскорбленное самолюбие. Могу зачитать и другие показания. Директора театра, актеров, рабочих сцены. Но сейчас не стоит терять времени. Разумеется, как будет составлено обвинительное заключение, вы сможете ознакомиться со всеми материалами по делу. Уверяю вас, для всех, кого я допросил, ваша роль в убийстве Зарембы сомнений не вызывает.
— Но я не убивал, — упрямо повторил Павельский.
— Ваши друзья, — сообщил прокурор, — обратились к адвокату Кравчику с просьбой выступить в качестве защитника. Это очень хороший адвокат. Не только знающий юрист, но и человек с огромным жизненным опытом. Вот доверенность на ведение дела, которую надо подписать. Советую согласиться с этим выбором. Уже на данном этапе следствия я не имею возражений против ваших свиданий с защитником. — С этими словами прокурор подсунул арестованному доверенность.
— Спасибо. Я не подпишу.
— Но почему же? — удивился прокурор. — Хотите другого защитника?
— Никакого не хочу.
— На суде у обвиняемого должен быть защитник. Если вы сами его не изберете, выступит назначенный.
— Пусть назначают. Мне все равно, кого даст суд и что будет делать этот господин на моем процессе. Сейчас ни с кем видеться не хочу. Прекрасно знаю, что сказал бы мне адвокат Кравчик. Как и вы, пан прокурор, только поласковей, другими словами, он уговаривал бы меня признать себя виновным. И объяснял бы, что если не признаюсь, то вышка. А я не признаюсь даже для спасения жизни. Потому что я не убивал.
Прокурор снял телефонную трубку.
— Пожалуйста, главную канцелярию, — сказал он. И когда номер ответил, распорядился: — Пришлите сопровождающего за арестованным Павельским.
Наступило молчание, которое прервал представитель правосудия:
— Очень жаль, я думал, что имею дело с более разумным человеком. Упрямство не доведет вас до добра.
Глава V. Записки узника камеры № 38
