Список преступлений этого человека, несомненно, велик. Как, впрочем, и любого другого гестаповца,
— Предпринимались ли попытки совершить покушениё на эту одиозную личность?
— За время моей подпольной работы я таких попыток не припоминаю. Уровень нашей организационной деятельности в тот период делал такую акцию, по всей вероятности, невозможной. Мы только начинали тогда овладевать азами подпольной борьбы с врагом. Потому-то и произошёл в частности, мой нелепый провал.
— Понимаю. Между прочим, мне предстоит поездка в Брадомск.
— Там вы, конечно, найдёте много свидетелей. Ведь ещё живы люди, которые во время оккупации работали в городской управе, а также те, кто были заняты в местной промышленности, находившейся под особым наблюдением шефа гестапо. Вы без труда разыщете и таких, которые лично знали Баумфогеля или должны были по роду своих занятий часто с ним встречаться.
— У вас сохранились какие-нибудь родственники в Гославице?
— Да, конечно. Младший брат ведёт единоличное хозяйство на земле, давно уже принадлежавшей нашей семье. Он, конечно, мог бы рассказать вам о Баумфогеле значительно больше, чем я. Ему удалось кое-как продержаться В деревне в течение всех лет оккупации. Впрочем, то, что я вам рассказал о шефе гестапо, в значительной мере заимствовано мною из воспоминаний брата.
— На снимке помимо Рихарда Баумфогеля изображены ещё два гестаповца. Вы не могли бы вспомнить, кто это?
— Откровенно говоря, я к ним не присматривался, но я могу это сделать и при вас. Кроме фотографии, помещённой в книге, у меня есть ещё великолепная копия, сделанная с оригинала.
Юзеф Бараньский начал искать снимок, хотя в том беспорядке, который царил в его кабинете, сделать это было нелегко. В конце концов фотография нашлась в одной из многочисленных папок с вырезками и заметками историка. Он поднёс снимок к глазам и стал внимательно рассматривать. Наконец положил его на стол.
— Чем дольше всматривалось, — сказал он, — тем больше мне кажется, что я уже где-то видел эти лица. Не стану, однако, утверждать, что они ассоциируются у меня с тюрьмой гестапо в Брадомске.
— Вы видели у гестаповцев плётки?
— Меня лично избивали обрывками кабеля.
— Что вы можете сказать о кабинете, изображённом на фотографии?
— Мне не приходилось наносить визиты господину Баумфогелю и проводить время в его обществе. Допрашивали меня совсем в другом месте — в обыкновенном служебном помещений, где стояли столы и не было кресел, а только стулья. Причём допрос вели не те люди, которые здесь, на снимке. Внизу, в подвале, была комната, куда нас доставляли на специальные допросы: В этих случаях заводили пластинки или включалось на полную громкость радио, чтобы заглушить крики истязаемых. После соответствующей порции, битья и других мучений заключённых волокли наверх для продолжения допроса. Процедура всегда повторялась по несколько раз. Я частенько совершал такие путешествия: передвигали вверх-вниз по три, а то и по четыре раза — до тех пор, пока не терял сознание. Только тогда заключённого швыряли в его камеру.
— Сколько сотрудников было в гестапо в Брадомске?
— Всех сосчитать было невозможно. Когда меня посылали мыть полы или убирать мусор во дворе, я видел много снующих взад-вперёд эсэсовцев. Но были ли это исключительно брадомские сотрудники или же к ним присоединялись прибывшие из других мест — не знаю. На мой взгляд, в постоянный состав входили двадцать — тридцать человек, не считая роты охраны, которая выполняла самые разные задачи. Эта рота, кстати, размещалась на первом этаже. Её солдаты не только охраняли здание гестапо и другие официальные учреждения в городе, но и использовались для поддержания фашистского порядка на территории всего района.
— Вам всё равно не избежать визита к нам в милицию, а также к прокурору, — сказал в заключение подполковник. — Повторяю также, что вас попросят участвовать в судебном процессе в качестве свидетеля.
— Он состоится в варшавском суде?
— Пока неизвестно. Но всё складывается так, что следствие целиком будем вести наша столичная прокуратура и мы, то есть городская комендатура милиции. Поэтому, по-видимому, и суд будет в Варшаве — в городе, где Баумфогель пойман. В самом Брадомске воеводского суда нет, а судить ли его в Петркове или в Варшаве — принципиального значения не имеет.
Но техническим же соображениям Варшава как место суда намного предпочтительнее.
— Этот процесс вызовет всеобщий интерес. Предвижу, что будут разыгрываться настоящие баталии за право присутствовать в зале суда.
— Вам это не грозит, пропуск на ваше имя уже выписан, — рассмеялся Качановский, — как одному из свидетелей. Ну, видите, нет худа без добра.
— И последнее, о чём я должен вас предупредить, — добавил офицер милиции. — Через несколько дней мы устроим вам очную ставку с этим человеком. Интересно, узнаете ли вы его?
— Я охотно встречусь с Баумфогелем. Такая встреча, да ещё в ином по сравнению с Брадомском сценическом оформлении — когда я без метлы и не стою по стойке смирно, не смея вздохнуть, — доставит мне, не сомневаюсь, огромное внутреннее удовлетворение.
— Не только вам. А теперь я прощаюсь. До встречи в варшавской милиции.
Следствие продвигается
Несколько следующих дней подполковник Качановский не занимался пойманным гестаповцем. Ранее начатые дела требовали, чтобы офицер милиции уделил им главное внимание. А Качановский был слишком честолюбив для того, чтобы попросить начальника о помощи или о передаче этих дел другим сотрудникам аппарата. Зато прокурор Щиперский допрашивал подозреваемого почти ежедневно.
Рихард Баумфогель, просидев несколько, дней под стражей, несколько изменил тактику своей защиты. Он уже не молчал, а наоборот — давал исчерпывающие, даже слишком пространные показания. По-прежнему отказывался признать, что является бывшим шефом гестапо в Брадомске, утверждал, что родом из района Несвиж, что зовут его Станислав Врублевский, но в то же время подробно излагал свою биографию. Называл деревни, окружавшие Бжезницу, в которой он якобы родился и где проживал до трагических событий семнадцатого мая 1942. года. Перечислял населённые пункты, в которых останавливался, и даже называл фамилии некоторых крестьян, предоставивших ему тогда убежище. Свой маршрут в Люблин, а точнее в Парчев, уверенно нанёс на предложенных ему картах.
Что касается пребывания в партизанском отряде под командованием поручика Рысь, то подозреваемый также вспомнил мельчайшие подробности из жизни этого отряда; бои, в которых участвовал, и наконец, описал, каким образом и в каком месте погиб командир отряда. Достоверность его показаний о концентрации различных партизанских группировок в яновских лесах и об их последующих боях с целью прорыва кольца гитлеровских войск полностью подтверждалась имеющимися историческими исследованиями на эту тему. Однако с этими исследованиями можно было без труда ознакомиться в любой публичной библиотеке, купить их в книжном магазине. Специальной литературы, посвящённой партизанским сражениям на польских землях, не говоря уж о мемуарах, достаточно много. Человек, задумавший «обзавестись» биографией подобной той, о которой рассказывал подозреваемый, мог легко сочинить её на основе этих источников.
Однако Баумфогель ничем не мог подтвердить свои показания. Называл самые разные партизанские псевдонимы, но не мог назвать ни одной настоящей фамилии. Якобы он их не знал. Утверждал, что подавляющее большинство этих людей погибло или пропало без вести во время трагедии отрядов Армии Крайовой в яновских лесах.
Прокурор составлял длинные протоколы этих показаний. Щиперский давно пришёл к выводу, что следствию придётся проделать очень большую работу. И от этой работы никуда не деться. Обвиняемый мог говорить всё, что ему заблагорассудится, но прокурор и милиция обязаны доказать, что его показания
