Спиной возвышались два гестаповца с такими же плётками в руках. На эту жуткую сцену одобрительно взирал с висевшего на стене портрета господин с известными всему миру усиками и чёлкой. Короткая надпись под фотографией гласила: «Рихард Баумфогель, палач Брадомска».
На правой щеке сидящего гестаповца отчётливо выделялось родимое пятно, похожее на гусеницу. Как это ни удивительно, но даже спустя тридцать с лишним лет в этом гестаповце можно было безошибочно узнать человека, сидящего теперь напротив адвоката Рушиньского. Сходство было просто поразительное!
— Так это вы!?
— Клянусь вам, что нет! Могу поклясться всем самым святым и дорогим в жизни! Однажды утром я пришёл в своё бюро и сразу заметил, что всегда внимательные ко мне коллеги явно сторонятся меня и даже не здороваются. У себя на рабочем столе я неожиданно обнаружил эту книгу, раскрытую на странице с фотографией, которую вы видите.
Рушиньский вновь внимательно посмотрел на снимок и, не говоря ни слова, возвратил книгу Станиславу Врублевскому. Адвокат больше не сомневался, с кем имеет дело.
— И вы решили сразу направиться ко мне?
— Нет, не сразу. Когда я взял в руки книгу, раскрытую на странице с фотографией гестаповца, то, естественно, тут же увидел большое сходство между ним и мною, но расценил это как глупую шутку со стороны кого-то из моих молодых коллег по работе. А поскольку все из отдела, которым я руковожу, бессовестно, таращили на меня глаза, то мне ничего не оставалось, как громко и по возможности самым спокойным тоном произнести: «Действительно, до чего же этот тип похож на меня». После этого я закрыл книгу, положил её на край стола и как ни в чём не бывало принялся рассматривать чертежи. Мои сослуживцы хочешь не хочешь были вынуждены последовать моему примеру.
— Ваши коллеги и вышестоящее начальство раньше относились к вам с симпатией?
— Откровенно говоря, это можно сказать только о моих руководителях. Проектное бюро довольно специфическая организация. В нём можно лодырничать и одновременно прекрасно зарабатывать, выполняя различные левые заказы. Разумеется, в ущерб основной работе. Я эту практику решительно поломал, что, конечно, не всем понравилось. Когда затем я потребовал дисциплины и более высокой производительности труда, то это снова вызвало кое у кого возражения. В моём коллективе есть бесспорно замечательные работники, которые одобряют мои методы. Дирекция знала, что на меня всегда можно положиться, и потому моему, отделу поручались, как правило, самые трудные задания.
— И как же дальше развивались события? — спросил адвокат, полагая, что клиенту необходимо дать выговориться до конца.
— В то утро мне стало очевидно, что весь коллектив избрал в отношении меня тактику бойкота. Сотрудники старались не обращаться ко мне ни по каким вопросам. На следующее утро эта книга вновь лежала на моём столе, открытая на той же странице, Некоторые из моих подчинённых начали вводить в свою речь немецкие слова. Говорю, разумеется, только о тех, кто хоть немного знаком с этим языком.
— Эти слова предназначались для ваших ушей?
— Они говорили вроде бы между собой, но так громко, чтобы и я мог услышать. Вскоре я убедился, что это лишь прелюдия. На третий день меня вызвали к директору. На его письменном столе также красовалось произведение Юзефа Бараньского «Я пережил ад и Освенцим». Должен признаться, что директор, разговаривая со мной, чувствовал себя не в своей тарелке. Он поставил меня в известность о том, что к нему обратились мои сотрудники, которые заявили, что «не хотят работать вместе с гестаповцем». Я, естественно, пытался объяснить своему начальнику, что в данном случае можно говорить только о каком-то нелепом совпадении, об удивительном сходстве двух совершенно разных людей. Директор не стал возражать, но настойчиво попросил не осложнить ему жизнь и побыстрее разобраться в этом вопросе таким образом, чтобы ни у кого не осталось никаких сомнений относительно моей личности.
— И тогда вы надумали пойти ко мне? — Рушиньский почувствовал лёгкое утомление от рассказа собеседника.
— Нет, это было чуть позже. В издательстве, выпустившем книгу, я получил адрес авторе, Юзефа Бараньского, и решил нанести ему визит, чтобы выяснить недоразумение. К сожалению, ни дозвониться, ни достучаться к нему в квартиру не удалось. Какая-то соседка сказала мне, что он с женой уехал в отпуск и неизвестно, когда вернётся. Тем временем атмосфера в проектном бюро всё более накалялась. Уже не только в моём отделе, но и в других сотрудники вели себя со мной так, будто я не существую. Это было заметно даже в столовой, хотя там всегда такая толпа, что не протолкнёшься. Стоило мне только занять место за каким-нибудь столиком, как сидящие рядом моментально вставали и пересаживались к соседям, оставляя меня в одиночестве. А официантка, подавая мне тарелку с супом, не забывала добавлять: «Битте шён»[2]. Самой ей это никогда бы и в голову не пришло. Ясно, что кто-то постарался её этому научить, И наконец, сегодня утром, когда я сидел за своим рабочим столом, в комнату вошёл один из моих подчинённых, подошёл ко мне, встал по стойке смирно и, выбросив руку вперёд, прокричал: «Хайль Гитлер!» Этого я уже не мог стерпеть и выбежал из здания бюро на улицу. Бежал так долго, пока не сбил дыхание. Постепенно пришёл в себя и вспомнил, что кто-то мне рассказывал о вас как о замечательном адвокате. Разыскал вашу консультацию, и вот сижу здесь уже шесть часов, жду вас. Скажите мне, пожалуйста, что я должен делать в создавшейся ситуации?
— Мне думается, человек, положивший на ваш стол книгу с этим снимком, непременно должен был сообщить о нём и в соответствующие органы. В данном случае или в милицию, или в прокуратуру, — ответил адвокат.
— Я в этом не сомневаюсь.
— Поэтому полагаю, что у вас нет другого выхода, как только самому обратиться в столичную комендатуру гражданской милиции в Варшаве. Если сходство случайное, вы легко докажете свою невиновность. Всегда найдутся, родственники, друзья, — произнёс Рушиньский не слишком уверенно, — которые удостоверят вашу личность.
— Меня арестуют?
— Добровольное обращение в милицию будет безусловно зачтено в вашу пользу. Не хотел бы, однако, вводить вас в заблуждение. До выяснения обстоятельств дела вам придётся, скорее всего, побыть под стражей.
— Вот это-то меня и останавливает.
Адвокат улыбнулся:
— Есть выражение: тюрьмы строятся для людей. Впрочем, не обращайте внимания на мои слова. Если вы действительно не имеете ничего общего с этим Рихардом Баумфогелем, недоразумение быстро выяснится и вам нечего бояться.
— И вы мне не верите?
— Я — адвокат, а вы — мой клиент, и моё субъективное мнение во внимание не принимается. Профессия обязывает меня хранить профессиональную тайну, и вам незачем играть со мной в жмурки. Вы вправе требовать от юриста квалифицированной консультации, и я её даю: советую как можно быстрее добровольно обратиться в милицию, пока она не предприняла какие-то встречные шаги. Отправляйтесь туда немедленно в сопровождении своих родственников, друзей или тех людей» которые вас* знают со времён оккупации. Этот шаг избавит вас от возможных неприятностей, связанных с временным задержанием.
— Да в том-то и загвоздка, пан меценас, что я не могу этого сделать!
— Не можете обратиться в милицию? Если вы сами туда не пойдёте, то вас туда поведут.
— Нет, я вовсе не боюсь отдаться в руки правосудия. Всё дело в том, что у меня не осталось никаких родственников или знакомых со времён оккупации. Не считая, конечно, того периода, когда я служил в Первой армии Войска Польского, в составе которой прошёл боевой путь от Люблина до Камня Поморского, где, тяжело раненный, закончил свою военную карьеру в полевом госпитале. В ходе боёв был дважды награждён медалью «Крест Храбрых». Сначала получил эту медаль за участие в освобождении Варшавы и операцию на Черняковском плацдарме, а во второй раз меня наградили, когда мы преодолевали укрепления Поморского вала[3]. Орден «Виртури Милитари» получил в самом Камне Поморском. У меня есть соответствующие наградные документы, кроме того, все эти факты могут подтвердить мои тогдашние командиры и однополчане.
