когда он стареет в период от двадцати пяти до шестидесяти лет. В этом возрастном отрезке люди чаще узнают друг друга. А брадомское население уж, конечно, хорошо запомнило своего палача.
— Почему вы так думаете? Потому что местные жители бывали на приёмах у шефа гестапо? Или, может быть, он использовал каждую свободную минуту, чтобы прогуляться по улицам Брадомска и посетить магазины и кафе для поляков? — иронизировал адвокат. — Если они его и видели, то лишь в ту секунду, когда он проносился мимо них в своём автомобиле. А что касается свидетельств допрошенных бывших заключённых, то я сам около четырёх лет находился в нескольких концентрационных лагерях, начиная от Майданека и кончая Лютомежицами, и должен прямо сказать, что хуже всего я помню тех, кто больше всего меня истязал. А уж комендантов лагерей я или вообще не видел, или только наблюдал издали. Наверное, сейчас ни одного из них ни узнал бы. Человеческая память может сильно подвести, если сам процесс запоминания парализован страхом и отчаянием. Вместе с тем я прекрасно помню тех гитлеровцев — видел их довольно часто, — которые не упражнялись лично на мне в жестокости.
— Однако прошли сотни процессов над бывшими гитлеровцами, и свидетели всё же узнавали их.
— Да, согласен. Но на этих процессах не подвергалось сомнению тождество подсудимых. Важно было выявить, какие преступления совершили эти негодяи. Однажды в Майданеке гитлеровцы уничтожили всех лагерных больных. Я до сегодняшнего дня помню фамилии этих преступников и непременно узнал бы их, а ведь мне, как здоровому, тогда не грозила такая участь.
— Это всё теоретизирование. Обвинение постарается представить все возможные доказательства вины Баумфогеля, а суд определит степень его виновности и меру наказания.
— Да, но это будут улики против Баумфогеля, а не против Станислава Врублевского, — продолжал упорствовать адвокат. — Доказательств тождества этих двух людей у вас нет и не будет. Точно так же вы не сможете организовать ни одной беспристрастной очной ставки, так как все ваши свидетели имеют под рукой фотографию из книги Бараньского.
— Именно вы, пан меценас, позаботились о том, чтобы она у них была.
— Я? — Рушиньский сделал удивлённое лицо.
— Да-да, вы, — подтвердил прокурор. — Благодаря вашим манёврам этот снимок попал на страницы газет и разошёлся по всей Польше.
— Как я мог кому-то дать фотографию, если у меня вообще её не было, не считая копии в книге «Я пережил ад и Освенцим»?
— И тем не менее это вы, пан меценас, информировали журналистов о задержании Станислава Врублевского, подозреваемого в том, что он — бывший шеф гестапо в Брадомске. Вы сообщили им также, что прокуратура ведёт следствие по этому делу. От вас пресса узнала, что Баумфогель был разоблачён благодаря появлению фотографии в книге. Этого журналистам было достаточно. Они сами хорошо знают, что копии снимка можно получить в Главной комиссий по расследованию гитлеровских злодеяний в Польше. И они их там получили, а затем опубликовали. Скажу то, что думаю: вы сделали это сознательно для того, чтобы затруднить нам работу. Чтобы можно было потом оспаривать результаты очных ставок.
— Я не просился в защитники Баумфогеля, или Станислава Врублевского. Но поскольку уж я таковым являюсь, то сделаю всё, что в моих силах, для спасения невинного человека от несправедливого приговора.
— Вы говорите о «невинном человеке», а ведь сами в эти слова не верите.
— Пусть вас не волнует, во что я верю и во что не верю. Защищать своего подопечного — моя профессиональная обязанность, и я постараюсь её выполнить как можно лучше.
— Но не за счёт нормально и беспристрастно ведущегося следствия.
— А теперь вы, пан прокурор, не верите в свои собственные слова. Как можно говорить о беспристрастном следствии, если оно ведётся с участием подполковника Качановского? Ему же втемяшилось в голову, что Врублевский виновен, и он под эту версию приспосабливает каждый свой шаг.
— А кто подослал Врублевского к подполковнику? Разве не вы?
На этот раз удар пришёлся в цель. Рушиньский заметно смутился и только через несколько секунд нашёл ответ:
— Это моя работа, не возражало. Но я думал, что страшная ошибка быстро выяснится. Даже позвонил на другой день в комендатуру милиции, чтобы подсказать, что необходимо сделать.
Прокурор улыбнулся.
— Благодаря вашему совету, — заметил он, — подполковник Качанов-ский получил неопровержимые доказательства того, что Врублевский и личность, изображённая на фотографии, — это одно и то же лицо, а в сумме мы имеет гестаповца из Брадомска.
— Я уже говорил вам, что одна экспертиза, к тому же проведённая милицейским органом — лабораторией криминалистики, не может быть абсолютно надёжной.
— Хорошо, вы получите из Кракова результаты второй экспертизы. Кстати, если хотите, то можете — конечно, не за наш счёт — нанять частных экспертов.
— У меня в этом портфеле, — Мечо ударил рукой по старому, сильно потёртому кожаному портфелю коричневого цвета, — лежат официальные документы. Один — от американских оккупационных властей, а второй получен из Германской Демократической Республики. Оба идентичного содержания, и оба удостоверяют, что гауптштурмфюрер СС Рихард Баумфогель погиб в 1943 году в сражении под Курском. В ближайшие дни я представлю эти документы прокуратуре с требованием прекратить следствие.
— Мне известны эти документы, и я знаю, что вы получили снятые с них копии в Главной комиссии. Они являются прекрасным доказательством того, что Баумфогель, удирая из армии, позаботился о хорошей документации, чтобы его не разыскивали как дезертира. Впрочем, он, вероятно, был не дезертиром, а шпионом, засланным в партизанские группы, которые действовали в Люблинском воеводстве. Кстати, могу поделиться ещё одним открытием следствия. Правда, у меня в делах пока нет соответствующего протокола. В милицию обратился свидетель, который узнал в Баумфогеле — по появившимся в прессе снимкам — члена партизанского отряда Армии Крайовой, руководимого поручиком Рысь. Свидетель запомнил кличку человека с родимым пятном на правой щеке. Их отряд имел временную стоянку в лесах возле деревни Севериновка, но вскоре был окружён превосходящими силами гитлеровцев и полностью уничтожен. Вместе с другими погиб командир отряда поручик Рысь.
— А мой клиент никогда и не скрывал, что партизанил в этом отряде АК.
— Да, теперь у нас есть подтверждение этому. Однако прибытие Дикаря необъяснимым образом связано с гибелью отряда. Заметьте, что после его разгрома след Дикаря обнаруживается в яновских лесах, где трагедия повторяется» но уже в значительно большем масштабе. Второе удивительное совпадение, не правда ли? Вы не находите, это странным, пан меценас?
— Я могу вам рассказать десятки, сотни историй, когда партизанские отряды попадали в засады или бывали окружены гитлеровцами, неся при этом огромные потери. Я сам живу на улице, названной в честь Франка Малого, который пал смертью героя, будучи окружён со всех сторон жандармами. Неужели вам повсюду будет мерещиться рука моего клиента? Какими вы вообще располагаете доказательствами шпионской деятельности Врублевского?
— У нас пока их нет, но мы планируем вести следствие и в этом направлении. Что касается вашего требования прекратить следствие, то я вам не советую выдвигать его. Дивидендов вы на этом не получите, даже если вздумаете обратиться в воеводский суд, хотя можете, конечно, затянуть на какое-то время подготовку процесса, что, насколько я понимаю, вряд ли на руку защите.
— Может быть, я этого и не сделаю, поскольку всегда питал к вам самые дружеские чувства.
— Премного благодарен.
— Хочу обратить ваше внимание ещё на одну деталь сомнительного свойства.
— Слушаю вас внимательно.
— Вы хорошо рассмотрели эту фотографию?
— Естественно, — ответил Щиперский.
— Офицер СС, про которого вы говорите, что это Рихард Баумфогель, выглядит мужчиной в возрасте приблизительно двадцати пяти лет.
— Согласен. На эти годы он вполне тянет.
— Его возраст на снимке также подтверждается официальными документами, удостоверяющими, что
