предложение дело в отношении него прекратить.
После этого адвокат выдержал паузу, а затем продолжил:
— Как известно, я выступаю на процессе в качестве защитника не по выбору обвиняемого, а в соответствии с назначением судей, оказавших мне такую высокую честь. Обязанность быть предусмотрительным заставляет меня коснуться также ситуации, которая может возникнуть в случае, если высокий суд откажет принять во внимание мои аргументированные доводы и придёт к выводу, что обвиняемый и Рихард Баумфогель — одна и та же личность. Я хочу, если высокий суд не возражает, сказать несколько слов об этом офицере гестапо.
Откуда взялся этот образцовый фашист? Сын матери-польки и отца-немца, он воспитывался в гитлеровской школе и с юного возраста подвергался оболваниванию гитлеровской пропагандистской машиной. Его внешность отвечала всем требованиям бредовых расистских теорий. Поэтому неудивительно, что его учителя окружили подающего надежды ученика вниманием и заботой. Сам Гейдрих, вторая после Гиммлера фигура в аппарате гитлеровского террора, заинтересовался многообещающим молодым человеком. Перед ним открывается блистательная карьера. В качестве трамплина двадцатичетырехлетнему гитлеровцу подбирают пост шефа гестапо в Брадомске. Именно здесь молодой эсэсовец должен проявить свой талант в преследовании и уничтожении поляков и евреев. Гейдрих не ошибся в своём протеже. Этот молодой человек с патологической ненавистью к «инородцам» успешно истребляет представителей польской интеллигенции и решает «еврейский вопрос» в полном соответствии с нацистской доктриной. Причём делает это не только из убеждений, но и для карьеры.
Ветераны судебных заседаний не без удовлетворения слушали речь Рушиньского, сосредоточенно внимая каждому его слову. Известный адвокат говорил страстно, вкладывая в каждую фразу убеждённость и темперамент. Чувствовалось, что он сам верит в то, о чём говорит.
— И вот прошло почти два года. Неглупый шеф гестапо — с тем, что он умён, согласился даже пан прокурор — начинает вдруг подмечать, что эти ненавистные ему поляки вовсе не соответствуют тому стереотипу людей, про который ему твердили в школе и в специальных учебных заведениях для высшего командного состава СС. В Баумфогеле пробуждается интерес к народу своей матери. Задолго до этого, возможно даже подсознательно, у него появляется потребность изъясняться на польском языке. Он постепенно приучается читать польские книги, изучает классическую польскую литературу, знакомится с произведениями Сенкевича, Пруса, Жеромского и других авторов — всех нет смысла перечислять. О том, что он читал на языке своей матери, говорили даже свидетели обвинения. Однако безжалостный маховик гестаповской машины по-прежнему раскручивается на полные обороты. В работе этой машины активно задействован и шеф гестапо в Брадомске. Внезапных превращений не бывает. Изменения, происходящие в его сознании, носят эволюционный характер, и потребуется ещё немало времени, прежде чем новое мышление возьмёт в нём верх над старыми догмами.
Здесь давали показания три свидетеля, — напомнил защитник, — которые только Баумфогелю обязаны тем, что живут и здравствуют. Пан прокурор охарактеризовал поведение с ними шефа гестапо как желание продемонстрировать свою власть и понравиться тем, кого он облагодетельствовал. А надо, между прочим, помнить, что каждое отклонение от инструкции, любое послабление кому бы то ни было грозило Баумфогелю не только потерей занимаемого положения, но и военным судом. Разве можно считать демонстрацией власти отправку пленного партизана в концлагерь Дахау с фальшивыми документами проворовавшегося торговца продовольствием? Со стороны Баумфогеля это был чрезвычайно рискованный шаг. Тем более для него опасный, что его влиятельный покровитель, Гейдрих, был к тому времени уже мёртв. Прокурор так же ошибочно оценил поведение Баумфогеля в доме нотариуса Высоцкого. Он явился туда вовсе не за тем, чтобы, сообщив о смерти сына, удовлетворить садистские наклонности и насладиться видом обезумевших от горя родителей. Ему просто хотелось подбодрить и успокоить стариков Высоцких, внушить им чувство гордости за их Анджея, павшего смертью героя. Ведь вы же помните, как пани Пехачек повторила слова, услышанные тогда из уст Баумфогеля: «Ваш сын погиб как солдат, с оружием в руках». Эта уважительная оценка, воздающая должное молодому бойцу-патриоту, не что иное, как искреннее желание утешить его близких, смягчить их боль и утрату. Из дома убитого юноши никого не увозят в гестапо. Угроза ареста минует даже его сестёр. Обыск в квартире был проведён, как отметила свидетельница, очень поверхностно. Пан прокурор отлично знает, что такие налёты гестапо в семьи подпольщиков заканчивались, как правило, совершенно по-другому. А что вы скажете об инциденте с пани Пехачек? Уж не её ли Баумфогель, следуя логике обвинения, собирался поразить? Получается, что ему хотелось покрасоваться перед этой дрожащей от страха молоденькой девушкой? Я призываю вас взглянуть на его поступок как на проявление обыкновенного человеческого милосердия. Надо быть слепым, чтобы не видеть, как добро в этом человеке начинает постепенно преодолевать зло. И решение освободить группу заключённых крестьян продиктовано не желанием досадить тем, кто сместил его с должности. Это всего- навсего ещё одно свидетельство пробуждения человеческих чувств в его душе. Баумфогель прекрасно понимал, сколько зла причинил жителям Брадомска, и, уходя, он хотел сохранить хоть какую-то добрую память о себе. Оставь он заключённых в подвалах гестапо — безусловно, они были бы обречены на смерть. Но он приказывает их освободить, подвергая себя огромному риску и делая, по существу, первый серьёзный шаг по пути к самоочищению от фашистской скверны.
В корне ошибочно оценил пан прокурор мотивы добровольного вступления Баумфогеля в Войско Польское, — констатировал меценас Рушиньский. — Неправильно квалифицировал он и его дезертирство из дивизии войск СС исключительно как желание спасти собственную шкуру. Гауптштурмфюрер СС совсем не обязательно должен был расстаться с жизнью на восточном фронте. К сожалению, не все эсэсовцы, там побывавшие, погибли. Часть этих кровопийц до сих пор преспокойно разгуливает на Западе. В той непростой обстановке, которая тогда сложилась, во много раз опаснее было стать дезертиром, чем оставаться офицером СС. И всё же Баумфогель идёт на риск, чтобы окончательно порвать с преступным прошлым. Зов крови матери оказался сильнее нацистских догм. В этом надо искать истоки его участия в партизанском движении и последующего вступления добровольцем в ряды Войска Польского. Эти действия пан прокурор назвал камуфляжем, видимо не принимая во внимание тот факт, что если бы Баумфогель хотел надёжнее укрыться от посторонних глаз, то сделал бы это, отсиживаясь в тылу, а не сражаясь на фронте. Какой же это, простите, камуфляж, если, нагрузившись несколькими десятками килограммов взрывчатки, он под немецкими пулями ползёт к вражескому доту, чтобы сровнять его с землёй и расчистить путь наступающим войскам? Одно неосторожное движение, одна случайная пуля — и так называемый камуфляж превратился бы в глубокую воронку в земле, в которой вы, пан прокурор, не нашли бы даже пуговицы от того, кто так хитро играет в кошки-мышки с гитлеровцами! А вспомните героическую оборону взорванного пивоваренного завода в Камне Поморском! Это, если верить прокурору, самое удобное место для того, чтобы спрятаться от фашистов.
Аргументы адвоката били в цель прямой наводкой. Они произвели заметное впечатление не только на публику, но и на судей. На прокурора в этот момент лучше было не смотреть. Кое-где послышалось хихиканье.
— Военные подвиги обвиняемого, — сказал в заключение Рушиньский, — можно охарактеризовать совершенно однозначно. Это чистейшей пробы героизм человека, который сознательно избрал новый путь в жизни и на этом пути собственной кровью искупил свою вину. Вся дальнейшая жизнь Станислава Врублевского говорит о том, что с этого пути он уже ни разу не свернул. Хотя я убедился на собственном опыте, что значит быть жертвой гитлеровского террора, проведя около четырёх лет в концентрационных лагерях, не могу не выразить признания и уважения этому человеку, сумевшему порвать с преступным прошлым. Рискуя собственной жизнью, он нашёл в себе силы встать по другую стороны баррикад, рядом с польским народом, полноправным членом которого он ощутил себя. Сумел ли он героизмом и собственной кровью искупить свою вину перед Польшей — решать не нам, а судьям.
Обвиняемый в своём заключительном слове снова повторил, что он не Рихард Баумфогель и некогда не выполнял обязанности шефа брадомского гестапо. Поэтому он отвергает обвинительное заключение и даже не согласен с аргументами защитника. Ему не надо было завоёвывать себе прощение, так как он не предавал свой народ и государство. Поэтому обвиняемый не просил оправдательного или не столь сурового приговора, а настойчиво потребовал от суда восстановить справедливость.
Суд совещался в течение часа. Всё это время публика оставалась на своих местах. Затем судейская
