Высоченная сухопарая фигура Грегора в черном фраке, при белом галстуке и лакированных туфлях кажется более чем двухметровой: ей добавляют роста высокий цилиндр и толстые подошвы, подбитые слоем изолирующей пробки. Сперва он едва различим на затемненной сцене; но тут вспыхивают прожекторы, и становится видно, что его окружает великое множество приборов высокого напряжения. Мягкий полумрак, какой бывает в альковах, рассекают спорадические вспышки его излюбленных трубок, спиралей и прочих ламп самых причудливых конфигураций; все они мерно, подобно дыханию, то ярко вспыхивают, то гаснут. Там и сям из сложной системы зубчатых колес с треском вылетают молнии. Маленькие медные предметы сферической или яйцеобразной формы с сумасшедшей скоростью крутятся сами по себе на столах, застеленных бархатными накидками, регулярно меняя направление вращения.
После того как зал окончательно стихает, Грегор еще долго держит паузу, потом без единого слова начинает демонстрировать свои электрические чудеса в ускоренном темпе. Он взмахивает руками, ни к чему не прикасаясь, и от этих магнетических жестов отовсюду с треском сыплются длинные искровые разряды, то вспыхивая яркими молниями, то разлетаясь снопами во все стороны, куда их посылают длиннющие пальцы Грегора (особенно большие, вовсе уж нескончаемые), — к лампам, которые начинают истерически мигать.
Зрители, разбирающиеся в этих «ученых штуках» не больше моего, таращат глаза и разевают рты при виде такого сказочного зрелища. Но когда Грегор, под громовые раскаты, начинает перебрасывать из руки в руку электрические разряды в двести тысяч вольт в виде ослепительных световых волн, изменяющихся миллион раз в секунду, когда его фигура превращается в огромный столб огня, публика восторженно ревет, не унимаясь до самого конца номера. После чего опять затихает, глядя, как от тела Грегора и его одеяния, еще какое-то время сотрясаемых вибрацией, исходят последние, медленно слабеющие всполохи света; затем все погружается в непроницаемый мрак, и в гробовой тишине не слышно даже дыхания зрителей, ибо все они замерли. Неожиданно в зале разом вспыхивают все лампы, люди переглядываются, щурясь, мигая и не смея аплодировать, и лишь миг спустя обнаруживают, что Грегор и все его электрическое хозяйство бесследно исчезли, оставив сцену пустой и девственно чистой, словно лакированный футляр, лишенный драгоценностей и отражающий только ошарашенные лица зрителей.
Опомнившись, зрители встают и беспорядочной гурьбой тянутся к выходу; мужчины задумчиво надевают на ходу цилиндры, дамы машинально отряхивают кончиками пальцев кружева и оборки; зал пустеет, и служители с билетершами начинают обходить ряды кресел, подметая пол и высматривая забытые вещицы — упавшие шпильки для волос, потерянные веера, брошенные программки. Но вот все уходят, и только Этель Аксельрод, глубоко задумавшись, остается сидеть в первом ряду партера; сегодня на ней чрезвычайно простое платье цвета блеклой розы, гладкое, с присборенными рукавами и воротничком- стойкой, целомудренно охватывающим шею, и, как всегда, никаких украшений — ни браслетов, ни колье, ни броши, ни колец, если не считать обручального. Она никак не решается покинуть свое место, тогда как Грегор давно уже исчез за кулисами, упиваясь ощущением своего возросшего могущества и отмывая руки в первом попавшемся туалете.
Покинув наконец зал, Этель Аксельрод не идет, однако, в павильон для женщин, где уже толпятся ее подруги из высшего нью-йоркского общества, приехавшие в Чикаго полюбоваться чудесами техники, сулящей упростить им жизнь, — от первой в мире посудомоечной машины до первой застежки-молнии. Увидев поблизости от колеса Ферриса[1] своего мужа в обществе юного Ангуса Напье, она и к ним почему-то не подходит, а направляется к фонтанам с подсветкой, сооруженным специально для этой выставки. Норман Аксельрод, всецело поглощенный разговором со своим секретарем, не обращает внимания на удаляющуюся супругу, чего не скажешь о юном Напье.
Остановимся ненадолго на персоне юного Ангуса Напье. Этот низкорослый человечек, с виду робкий и запуганный, на самом деле коварен и лжив, хотя чистый, невинный взгляд и ангельски безмятежная физиономия противоречат его змеиной натуре, отчего он производит впечатление сумасбродного ребенка, который способен замучить до смерти любое живое существо, со слезами прижимая свою жертву к груди и признаваясь ей в вечной любви между двумя сеансами пыток; этим качеством он напоминает актера Элишу Кука-младшего, который родится в Сан-Франциско только через десять лет, в один день с Ричардом Видмарком, то есть двадцать шестого декабря, вырастет здесь, в Чикаго, а затем отправится в Голливуд делать карьеру комедийного актера второго плана.
Вам следует знать, что Ангус Напье питает безответную страсть к Этель, вот почему он постарался сделаться необходимым Норману, усерднейшим образом исполняя свои секретарские обязанности, дабы находиться как можно ближе к супруге своего патрона, которая, несмотря на природную доброту и передовые убеждения, считает этого юнца образованным лакеем и не более того. Однако юный Напье весьма проницателен: следя за Этель, он угадывает ее нарождающийся интерес к Грегору, и в его душе закипает беспощадная ненависть к этому человеку. Он смотрит, как Этель удаляется в сторону фонтанов, но ничего не говорит своему хозяину.
12
Тем временем Грегор вытирает руки одноразовым полотенцем, извлеченным из своего чемоданчика, и мысленно перебирает эффектные трюки, связанные с электричеством.
Например, можно как-нибудь на днях осуществить свой давний замысел — закутаться в простыню из холодного огня, которая, согласно его расчетам, способна согреть голого человека даже на Северном полюсе и из которой он выйдет не только живым и невредимым, но и усовершенствованным, со свежими мозгами, обновленными органами и омоложенной кожей. Кстати, если уж речь зашла о здоровье: давно пора внедрить в больницах его метод анестезии под высоким напряжением. Недурно было бы также закапывать высоковольтные кабели под школьными зданиями, дабы стимулировать нерадивых учеников, а в театрах — под гримерками, где электрические разряды будут поднимать актерам тонус и помогут бороться с мандражом перед выходом на сцену. Да, нужно заняться всем этим, и поскорее.
Однако эти мелочи не идут ни в какое сравнение с его новой, куда более грандиозной идеей, а именно с системой ночного освещения всей нашей планеты. Это будет единая и всеобъемлющая система. Для достижения цели достаточно всего лишь послать токи высокой частоты в верхние слои атмосферы Земли, где воздух сильно разрежен, а газы по природе своей похожи на те, какими Грегор наполняет некоторые из своих ламп. Мало того, что города будут ярко освещены и обойдутся без традиционных уличных светильников и фонарей, столь же дорогостоящих, сколь и безобразных: этот способ позволит также значительно повысить уровень безопасности движения наземного, морского и воздушного транспорта.
Обычно он не любит раскрывать свои замыслы посторонним, делая исключение лишь для нескольких специалистов международного масштаба, с которыми водит знакомство. Но когда они спрашивают его, каким образом он собирается послать потоки электричества на такую высоту, он отвечает, пожимая плечами: «Ну, это элементарно!» — и тут же замолкает. В том-то и состоит главная трудность общения с ним: никогда не ясно, реален его проект или речь идет о несбыточной мечте, не говоря уж о блефе. Главный принцип Грегора — не раскрывать свои методы до того, как он апробирует их, и потому никто не понимает, впрямь ли он намерен разрабатывать такие штуки или насмехается над слушателями. Впрочем, за неимением денег, его идеи пока остаются всего лишь идеями.
В настоящий же момент Грегор обрезает ногти — предельно коротко, чтобы избавиться от накопившихся под ними частиц посторонней материи, повторно моет руки, приглаживает волосы перед зеркалом и отправляется на вокзал, спеша попасть на скорый поезд Чикаго — Нью-Йорк. Он обдумает свои проекты в пути и поспеет в свой отель как раз к ужину.
13
Вскоре, однако, недостатка в деньгах у него не будет.
