Наблюдая за Мурзиным, который спокойно стоял у порога, Грибушин неожиданно передумал.
— Правда что, пусть поищут. — Он подхватил под локоток Ольгу Васильевну. — А мы— с вами, душенька, полюбуемся, как это у них получится. Не каждый день такие спектакли.
— Кто — то же его взял, — рассудила она кокетливо, поглядывая то на Грибушина, то на Пепеляева.
Каменский, оставшийся в одиночестве, махнул рукой и отошел к окну.
— А по — моему, — подал голос Константинов, — напрасный труд искать вора. Его попросту нет. Я уже говорил вам, господин генерал, что это не человеческих рук дело. Наверняка тут замешаны высшие силы. Зря только вы оскорбляете нас подозрением.
— Да — да, — усмехнулся Пепеляев, — это самое естественное объяснение. Первое, что приходит на ум. Высшие силы! Духи! Вы что, спирит?
— Я ювелир, — сказал Константинов.
— Тогда какого черта? Может быть, нам, господа, сесть сейчас вокруг этого стола и покрутить блюдечко? Авось, укажет вора? — Он говорил все громче, верхняя губа вздернулась, грозно темнела между передними зубами атаманская щербинка.
Мурзин понюхал воздух и сказал:
— Что — то ладаном пахнет.
Шамардин объяснил, что приходил священник, стены окуривал после большевиков.
— Отец Геннадий, — уточнила Ольга Васильевна. — Из Покровской церкви.
— Тем более, господа, никаких чертей! Никаких духов!
— Но ведь я предложил чисто научное объяснение случившегося, — напомнил Грибушин.
— Да? — стремительно обернулся к нему Пепеляев. — Вы по — прежнему считаете, что никакого перстня вообще не было? Что он всем померещился?
— Я так считаю, — серьезно ответил Грибушин. — Коробочка с самого начала была пуста. Я видел это собственными глазами.
— Я те дам «пуста»! — возмутился Сыкулев — младший. — Я те покажу, крымза!
Пепеляев уже не слушал. Сопровождаемый Шамардиным, он направился к двери, но Мурзин заступил им дорогу:
— Минуточку… Ведь капитан тоже был здесь, когда кольцо исчезло?
— Я не отлучался ни на секунду! — похвалился Шамардин.
— Значить, и вы должны остаться… Подозрение ложится на всех.
Шамардин, пораженный таким оборотом дела, вопросительно уставился на генерала, надеясь прочесть в его глазах возмущение, участие и даже, если повезет, молчаливое поощрение к тому, чтобы смазать по сусалам этому вконец охамевшему арестанту, но ничего подобного прочесть не удалось.
— Останься, — сказал ему Пепеляев и вышел в коридор.
В коридоре подошел поручик Валетко; ухи из калмыковского осетра он в лазарете откушал за троих, но оставаться там не захотел.
Пепеляев приказал ему немедленно доставить сюда из тюрьмы тех четверых, о ком говорил Мурзин. Не велики птицы, в любом случае стоят перстня ценой в тридцать три тысячи рублей.
Валетко удалялся по коридору особой адъютантской походкой, одинаковой здесь, в комендатуре, и на поле боя; со стороны могло показаться, что он идет медленно, хотя Валетко шел быстро. Пепеляев смотрел ему вслед, в голове щелкало: шестнадцатый год, шестнадцатый год. Будто колесо рулетки прокручивалось и замирало всякий раз на одной цифре. Время развала, надвигающейся катастрофы и поражений на фронтах, но теперь приходилось равняться на этот год, как на грудь правофлангового, хотя грудь тощая, цыплячья.
В приемной дожидались посетители. Пепеляев прошел в свой кабинет, начался прием.
Начальник вокзальной охраны просил увеличить число постов, определенных караульным расписанием; четыре офицера, принятые по очереди, уроженцы Пермской губернии, ходатайствовали о предоставлении им отпуска в родные места; мещанин Шмуров, погорелец просил о возмещении убытков за дом, спаленный вчера солдатами на постое; мамаша девицы Геркель, узнавшая среди юнкеров соблазнителя своей дочери, требовала, чтобы генерал поговорил с ним и заставил жениться; Пепеляев согласился, записал фамилию юнкера.
Личных дел было много, а общественных, как сообщил дежурный по комендатуре, совсем мало. Пришел один из членов комитета по выборам в городскую думу, но зачем он пришел, Пепеляев так и не понял — видимо, для того, чтобы изобразить деятельность, профигурировать перед генералом. Некий Гусько принес смету на ремонт водопровода, но Пепеляев, торопясь в каминную залу, не стал в нее вникать, велел зайти через неделю. Последним дежурный привел странного человечка в ветхой чиновничьей шинели, с воспаленными глазами на комковатом, обросшем седой щетиной личике. Фамилия его была Гнеточкин, раньше он служил в канцелярии губернского правления письмоводителем. Гнеточкин явился с двумя проектами. Первый — на Сибирской улице, перед комендатурой, поставить мраморную вазу под балдахином, куда бы все обиженные опускали свои жалобы и прошения. Второй — как Александр Македонский держал при себе философов для говорения ему одной лишь правды, так бы и генерал с той же целью принял в свою свиту его, Гнеточкина.
Сумасшедший, подумал Пепеляев.
— Предположим, — сказал он, — я принимаю вас к себе. Что бы вы открыли мне в первую очередь?
— Сегодня утром, — таинственным шепотом отвечал Гнеточкин, — я проходил мимо этого дома и видел, как из окна вылетала чья — то душа.
— Да ну? — улыбнулся Пепеляев.
— Истинный крест, ваше превосходительство!
— Как же она выглядела?
— Белая, ваше превосходительство. С крыльями. И собой невелика. Можно сказать, душонка.
— И что вы советуете мне предпринять?
Гнеточкин кивнул на дежурного по комендатуре:
— Пусть он выйдет.
— Выйди, — сказал Пепеляев.
— Среди ваших помощников, — моргая, заговорил Гнеточкин, когда остались вдвоем, — есть человек, продавший душу. Скорее найдите его и отошлите от себя. Иначе он завлечет вас на ложный путь. Берегитесь, ваше превосходительство!
В недолгой беседе выяснилось, что он и к губернатору обращался со своими проектами, после чего был выгнан со службы, и к красным тоже; Пепеляев поблагодарил за предупреждение, обещал срочно приступить к розыскам человека без души и выпроводил Гнеточкина за дверь, велев обождать в приемной.
— По глазам, по глазам смотрите, — уходя, наказал тот.
Дежурному по комендатуре приказано было сейчас же увести этого юродивого в больницу, там и держать.
Стол завален был ворохом поздравительных телеграмм, пришедших со всей Сибири. Быстрым движением руки Пепеляев смел их со стола. Они разлетелись по кабинету, усеяли пол. Грош цена этим бумажкам. Как дойдет до дела, никто ни копейки не даст. Сминая их сапогами, Пепеляев прошел во двор, вскочил в седло и один, без конвоя, поскакал к вокзалу Горнозаводской ветки. Туда, как сообщил дежурный по комендатуре, со станции Левшино пригнали два эшелона с пленными красноармейцами числом до полутора тысяч.
На месте обнаружилось, однако, что вовсе это не красноармейцы, а просто солдатики, уроженцы сибирских губерний, они возвращались домой из германского плена и под Пермью задержаны были боями на магистрали. Сосчитанные по головам, включенные в победную реляцию, которую вчера по телеграфу передали в Омск, замерзшие и голодные, они угрюмо глядели на генерала, сгрудившись у вагонных проемов; с крыши вокзала на них наведены были четыре пулемета Шоша, на перроне топталось оцепление. Начальник штаба предлагал всех их мобилизовать, но Пепеляев распорядился беспрепятственно пропустить эшелоны на восток. И велел передать в Омск новую сводку: пленных на полторы тысячи
