пор, пока не стянула его с пальца. Казалось, что оно не хотело покидать свое привычное место. Ее рука без него выглядела бледной и голой.
Она снова надела кольцо на палец и моментально забыла о нем.
Ее кровать была аккуратно застелена лоскутным одеялом, которое летом сшила ее бабушка. На прикроватном столике лежала книга в бумажной обложке с закладкой в том месте, где она закончила читать перед турпоходом. Под книгой лежал ее дневник. Замок был сломан, и дневник сразу раскрылся. Посмотрев на страницу, она поняла, что запись была сделана примерно в начале второго полугодия седьмого класса. Она переворачивала страницы, исписанные ее волнообразным почерком, до последней записи. Она была сделана второго августа. Энджи писала эти строки при свете электрического фонаря, сидя в палатке. Прошлой ночью. Нет, не прошлой ночью, с тех пор прошло уже более трех лет.
Читая свои собственные записи, она попыталась вспомнить тот наивный детский восторг, который ощущала, когда писала все это. «Уф! Сегодня у нас был очень длинный переход. Все тело ломит от усталости, но тушеное мясо с картошкой, приготовленное на костре, было просто сказочным. Завтра мы пойдем по тропинке вдоль хребта. Это круто. Скорее бы наступило завтра».
Это была последняя запись. Все следующие страницы были пустыми. Она невольно вздрогнула, услышав голос мамы, которая стояла в дверях ее комнаты:
— Когда они вернулись из похода, то привезли только дневник. Это все, что осталось от тебя.
Энджи опустила глаза.
— Ты сломала замок, — прошептала она. — Ты прочитала все, что здесь написано, да? Это мой личный дневник.
Нет, у нее не было каких-то страшных тайн, но в дневнике она много писала о Греге, это были очень личные, не предназначенные для посторонних глаз, откровения. Она описывала его тело, его руки, его губы. Энджи почувствовала, как кровь приливает к щекам.
Мама медленно подошла к Энджи и, осторожно обняв ее за талию, уткнулась подбородком в ее плечо.
— Прости меня, Энджи. Но нам пришлось это сделать. Полиция начала расследование, и любая информации, любая зацепка…
— О боже! Он тоже это читал.
— Папа? Нет-нет. Я сказала ему, что там нет ничего такого, о чем ему нужно знать. Так, всякая чепуха, которую обычно пишут в своих дневниках девочки-подростки.
— Я имела в виду детектива Броугана, — сказала Энджи, сжавшись от смущения и досады. Конечно же он прочитал. Это его работа.
Боковым зрением она увидела, что мать кивнула.
— Да ладно! — воскликнула она весело.
Однако Энджи сразу уловила в ее тоне фальшь. Казалось, мать заставляла себя радоваться и старалась, чтобы это выглядело естественно.
— Я ничего не меняла в твоей комнате. Мне хотелось, чтобы здесь все осталось так, как было. Я верила, что тебя рано или поздно найдут.
Повернувшись к матери лицом, Энджи крепко обняла ее. Она была спасательным жилетом в этом сумасшедшем, бурном море жизни. Плечи матери вздрогнули, и Энджи почувствовала, что она плачет.
— Я всегда верила, что ты вернешься, — всхлипывая, сказала она. — Это чистая правда.
Энджи потерлась лицом о плечо матери.
— Как ты думаешь, ко мне когда-нибудь вернется память? — спросила она.
Мама довольно долго молчала. Отстранившись от нее, Энджи увидела искаженное от боли лицо и невероятно печальные глаза. Однако буквально через мгновение лицо матери снова стало спокойным.
Наконец она заговорила:
— Все эти три года, долгие три года, я хотела только одного — узнать, что с тобой случилось. Теперь же… признаюсь честно, я не знаю, хочу ли я, чтобы к тебе вернулась память.
Глава 3
Диагноз
Сквозь закрытые шторы в комнату проник утренний свет; случилось это приблизительно в половине седьмого. Энджи как будто что-то толкнуло, и она резко открыла глаза. Ей захотелось выпрыгнуть из кровати, побежать в кухню и начать готовить завтрак. «Что за нелепые фантазии, ведь я совершенно не умею готовить!» — подумала она и потянулась, словно кошка, разминающаяся после долгого лежания. Став ногами на ковер, она поморщилась от боли. Судя по всему, волдыри и ссадины за ночь не успели зажить. Она заставила себя отвернуться, чтобы не видеть ужасных шрамов, которые опоясывали ее лодыжки.
— Если я их не вижу, значит, их там нет, — сказала она, понимая, что это явная чушь.
Энджи слушала, как родители ходят по дому. Зашумела вода. Наверное, папа принимает душ. Она подошла к платяному шкафу, ей нужно было подобрать какую-нибудь одежду. Она вытащила одну из своих любимых футболок. Ту, с длинными рукавами, темно-синим силуэтом альпиниста на светло-голубом фоне и вышитой блестками надписью «Скалы зовут». Эту футболку ей подарила Кейти, поздравив таким образом подругу с получением альпинистского значка. Это было в мае прошлого года… Прошлого года… В мае. О нет. Энджи приложила футболку к груди и поняла, что теперь эта вещь примерно на два размера меньше, чем нужно.
Ну и как ей быть? В чем она теперь будет ходить? Скомкав футболку, Энджи швырнула ее в противоположный конец комнаты. Она упала на то место, где обычно стояло кресло-качалка. Там на ковре остались вмятины. Кресло передвинули ближе к окну, примерно на метр. От того места, где оно стояло вчера, по ковру тянулись две параллельные полосы, похожие на следы от полозьев саней. Недоуменно вскинув брови, Энджи перетащила кресло на прежнее место.
Тяжело вздохнув, она снова подошла к платяному шкафу и достала огромный серый свитер. Его она любила надевать, когда ей хотелось уюта и спокойствия. Раньше ей приходилось закатывать рукава свитера, теперь же они были как раз нужной длины и закрывали запястья. Чтобы как-то поднять себе настроение, она посмотрела на покрытые пылью баночки, в которых хранились ее украшения, и вздрогнула. На них уже не было пыли. И не только на них, но и на платяном шкафу. И на письменном столе, и на прикроватном столике, и на подоконнике.
Может быть, ночью мама тихонько пробралась в ее комнату и навела порядок? Странно, однако, все это, но очень мило с ее стороны.
— Тук-тук! — раздался из коридора мамин голос, и Энджи вздрогнула от неожиданности.
Она снова запрыгнула в постель. Ей не хотелось, чтобы ее застали стоящей перед шкафом в одном нижнем белье.
— Заходи, мама! — крикнула она.
Мама открыла дверь ногой. В руках она держала поднос, на котором стояла тарелка с горячими, что называется с пылу с жару, оладьями. Вот это да — оладьи в постель! Так ее еще никогда не баловали. Энджи за ночь успела смертельно проголодаться, хотя вчера за ужином съела половину приготовленных мамой макарон с сыром.
— Только не подумай, что я буду делать это каждый день, — сказала мама, усмехнувшись. — Ну разве что семь раз в неделю, не чаще.
Она не могла оторвать глаз от лица Энджи. Смотрела так, словно, увидев дочь, испытала огромное облегчение, потому что боялась, что ночью та снова может исчезнуть.
— Спасибо, мама. Это просто замечательно, только я думаю, что тебе не нужно было так с утра напрягаться.
— Что за ерунда! Конечно нужно было, — не согласилась мама.
Сев на край кровати, она поставила поднос на ноги Энджи, а потом поправила подушки за ее
