С другой стороны, укурки пытались донести их ненависть в литературной манере до Алека, отметелившего их. Огонь, подарок от одного из кокетейлей Молотова, достиг своей цели, и быстро поднялся по стене, и вскоре уже все здание было в опасности.
Появились трансгены, казалось, что они возникли из ниоткуда, чтобы бороться с пламенем с помощью огнетушителей и старомодных ведер — теряя драгоценную воду — и уже менее чем через пять минут огонь был по крайней мере под контролем, а это хорошая новость.
Единственная, новости другого рода тоже имели место быть: Макс беспомощно наблюдала, как телевизионщики засняли атаку Алека на укурков, но камера также поймала пожар и слаженные действия трансгенов.
Пока телевизионщики записывали усилия ее братьев и сестер по борьбе с пожаром, Макс представила, что будет, если в СМИ покажут что-то положительное о трансгенах. Она заметила, как огонь и копьть играли на звероподобных лицах: ее братья и сестры, многие из них уже обречены появиться и быть осужденными всей Америкой, они выглядели искаженными, даже более монстроподобными в жутком освещении огня.
Макс приняла решение — она побежала к забору, запрыгнула не него, а затем оттолкнулась и приземлилась прямо перед оператором, который почти упал назад, когда она заполнила собой весь объектив. Сделав шаг вперед, она помогла ему удержать равновесие и одним резким движением извлекла пленку из камеры.
— Эй! — вскрикнул оператор.
— Это она! — сказал кто-то.
Макс жестко посмотрела на оператора, и он отступил на пару шагов.
Репортер с зализанными назад волосами, в строгом галстуке и с излишком одеколона вышел вперед:
— Вот почему люди ненавидят вас, трансгенов.
Она повернулась к нему:
— Почему?
— Вы не можете смириться со свободой прессы.
— Действительно, — отозвалась она, — вот почему люди ненавидят нас, трансгенов.
И она схватила его за отвороты его дешевого костюма и, как будто срывала цветок, подняла его на пять футов над землей. Он смотрел на нее сверху с ужасом на загорелом лице, и заскулил, когда она опустила его на землю.
— Ты… может ты и не выглядишь, как некоторые из них, — сказал он с дрожью, — но ты монстр, тоже…
— Мы монстры, потому что вы делаете нас монстрами. — Поворачиваясь вокруг, она обращалась ко всем: — Это не свобода прессы, когда вы снимаете избиение пьяхных идиотов, пытающихся закидать нас бомбами.
— Как ты смеешь! — начала потенциальная звезда. — Ты обвиняешь меня в фальсификации истории? Я никогда…
— Сохрани это для утренних новостей, — перебила его Макс. — Тебе понадобится болтовня, потому что больше ничего у тебя не будет — я забираю запись. И тебе повезло, что это единственное, что я возьму.
— Ты не можешь…
— Я уже сделала это. — Она повернулась и увидела, что пухлый оператор уже вставил новую кассету и вернулся к работе, запечатлев последнюю часть их спора. — Как твое имя, приятель (bud)?
— Бад, — ответил парень, пораженный ее сверхестественными способностями.
— Бад, скажи мне правду. Этот жаждущий стать знаменитостью подкупил этих укурков?
Оператор стоял неподвижно, объетив был направлен на лицо Макс. Наконец он спросил:
— Смогу я оставить кассету?
Корреспондент сквозь зубы прошипел:
— Бад, я уволю твою чертову задницу.
— Спасибо, Бен, — сказал оператор, — что произнес это на камеру. Союз полюбит тебя за это.
Макс улыбнулась.
— Я думаю, что ты ответил на мой вопрос, Бад. Рада видеть, что еще есть что-то какая-то честность осталась в некоторых кругах современных СМИ. Спасибо.
На прощание она показала им жест из одного пальца и перемахнула через забор — как Алек, одним прыжком — и приземлилась в своей кошачьей манере. Затем медленно пошла ко все еще горящему деревянному складскому зданию. В предрассветной утренней прохладе жар от огня на лице был приятен, как румянец гордости. Она знала, что Бад все еще снимает ее, но она его не осуждала.
Сделав шаг вперед, она бросила кассету в огонь.
Другие съёмочные группы вынырнули из темноты, чтобы тоже запечатлеть на плёнке угасающий огонь, и, она была в этом уверенна, корреспондент скормит своим коллегам ложь; но здесь она ничего не могла поделать. Рано или поздно она поговорит с Клементэ и попытается ему это объяснить.
Она надеялась, детектив не будет рассматривать её короткую экскурсию через забор — с целью защитить Терминал Сити от огня и лжи — как нарушение их договора о том, что она и другие трансгены должны оставаться в пределах токсичного кошмара, который они называли домом.
Наконец, плетясь даже позади газетных фотографов, прикатила полиция и Гвардия. Они внимательно выслушали корреспондента, а также расспросили Бада, некоторые из них оказывали помощь пьяницам, причастных к происходящему вокруг, один или двое из них сплёвывали зубы, словно косточки от арбуза. Посматривая в сторону Алека, Макс видела, как он пытается подавить улыбку.
Наблюдая за полыхающим зданием, Макс обнаружила плавающее на поверхности её сознания тёмное воспоминание о той страшной, удивительной ночи, год назад, когда Мантикора сгорела.
Ей хотелось бы думать, что выпустив её братьев и сестёр той ночью, даже неудавшиеся эксперименты из подвала, она поступила правильно; но все эти проблемы — смерти, начиная с Сиси заканчивая освежёванными жертвами — и все эти многочисленные потерянные души, нуждающиеся сейчас в заботе: ей оставалось лишь задумываться, действительно ли она поступила верно.
X5 также было интересно, узнает ли она когда-нибудь, что сделала для мира что-то хорошее или плохое, или её всегда будут преследовать из-за мантии лидерства и ответственности, которую она взвалила на себя.
Макс была не единственным трансгеном, которого преследовали воспоминания о Мантикоре. В другом месте — неспящий в Сиэтле — Бобби Кавасаки лежал в своей постели, вспоминая Макс, и как они встретились, и как она его освободила…
Келпи услышал шум задолго до того как его источник оказался рядом с ним.
Волнения начались наверху, и даже сквозь потолок и стены он мог слышать крики, топот ног и — самое страшное — выстрелы. Его тревога росла, но внутри бокса из оргстекла посреди камеры не было ничего, с чем можно было бы слиться…
Так он и стоял, окаменев, покачиваясь с ноги на ногу. В последнее время врачи держали его в смирительной рубашке, поверх его одежды, которая препятствовала его раздеванию и попыткам слиться с окружающим миром в те немногие случаи, когда они на самом деле выпускали его из бокса.
Джошуа — единственный из них тут внизу кто обладал неким подобием свободы — появился в маленьком окошке в двери.
— Всё будет хорошо, Келпи, — успокоил его мягкий, обнадёживающий голос человека-пса. — Макс идёт… Потом мы запылаем.
Прежде чем Келпи сумел ответить или спросить, кто это «Макс», Джошуа ушёл к следующей двери.
Звуки выстрелов наверху, казалось, становились всё интенсивнее, и Келпи — как и бесчисленное количество раз до этого — изучал механизм запора своей тюрьмы из оргстекла в надежде найти способ выбраться. И так же, как и в те многочисленные разы, он видел, что устройство столь же непонятно ему, как и таинство жизни.
Келпи знал, что не смог бы справиться с замком, даже если бы его руки не были прижаты к бокам
