узенькая, чтоб зимой не залеживался снег, дорожка для дворников и кровельщиков, огороженная невысокими, до колена, перильцами с редкими прутьями. Как и круто уходящая мне за спину вверх кровля, она была обита белой, сверкающей на солнце жестью. Пробежать по ней до следующего окошка было бы делом нескольких секунд, но сама мысль об этом вызывала во мне головокружение и тошноту: с детства боюсь высоты и даже «на слабо» ни разу не смог заставить себя подняться на колесо обозрения в Парке культуры. К счастью, дальнейшее продвижение вперед в мои планы пока не входило, и я принял решение окопаться.
Осторожно опустившись на пол, я постарался занять такую позицию, чтобы можно было одновременно отслеживать, что происходит во дворе и на крыше. Мне удалось закрепить бинокль на одной из поперечных балок, направив его в сторону чердачного окна, к которому, если я, конечно, не дал маху в своих фантазиях, вскоре должен был выйти тот, кого я жду. «Ремингтон» с загнанным в патронник патроном лежал в сантиметре от моей правой руки — дойди дело до перестрелки на темном, захламленном и перегороженном чердаке, лучшего оружия, чем дробовик, не придумаешь. Часы показывали шесть сорок восемь утра.
В семь ноль две стала затекать спина. Я немного переменил позу, все так же безотрывно пялясь в белесый сумрак. В семь девятнадцать онемела шея и почему-то совсем уж необъяснимо заныли зубы. Объект все не показывался, и тогда я решил во имя сохранения для грядущих сражений физической формы дать себе поблажку: уселся поудобнее, откинувшись на шершавую поверхность вертикальной подпорки. Сразу сделалось легче, уютнее, показалось даже, что наблюдать из такой позиции удобнее, и я обругал себя за несообразительность — надо было додуматься до этого раньше...
Мойвы не было. Неужто все мои предположения и впрямь лишь игра воображения? Этот чертов чердак однажды много лет назад уже чуть не свел нас всех с ума благодаря гараховской легенде про «алмазный самолет». Смешно теперь вспоминать: мы часами ползали здесь в пыли с фонариками после того, как впервые услышали рассказ старика. Якобы, в сорок первом году, когда немцы стояли под самой Москвой и столицу могли взять с часу на час, с расположенного неподалеку центрального аэродрома взлетел самолет с грузом необработанных якутских алмазов из Гохрана. Но суетные чиновники, отправлявшие этот спецрейс, пользуясь случаем, дополнительно набили его каким-то своим личным барахлом, в результате чего многократно перегруженный аэроплан потерял высоту и упал прямо на крышу «жилтовского». Гарахов рассказывал нам, что сразу после крушения спецкоманда бойцов НКВД окружила дом и перекрыла все входы на чердак. Были проведены поисковые работы, но время было нервное, каждому здравомыслящему человеку приходилось думать не только о стране, но и о собственной шкуре, поэтому вполне можно допустить, что искали второпях, недостаточно тщательно. Это, конечно, всего лишь догадки, однако (голос Марлена Фридриховича понижался здесь до театрального шепота) в последующем ходили слухи, будто бы вес найденных драгоценных камней не полностью соответствовал изначальному. Косвенно это подтверждалось тем, что кого-то из чиновников Гохрана, участвовавших в поисках, а также почему-то нескольких жильцов нашего «жилтовского» в тот же день расстреляли, не выходя из двора, за трансформаторной будкой. Соседям коротко и сурово объяснили: по законам военного времени. Но вес алмазов от этого не прибавился. Вот их-то спустя двадцать лет после войны мы и искали в приступе охватившей нас алмазной лихорадки. Больше всех, помнится, усердствовал Котик Шурпин. Я прямо-таки наяву видел, как он, обнаружив в опилках осколки разбитой бутылки, страшным голосом вопит: «Нашел! Нашел!» — и спотыкаясь, со страшным топотом ломится ко мне через чердак, а я бегу ему навстречу с бешено колотящимся сердцем...
Дернувшись и больно при этом стукнувшись затылком, я открыл глаза и только тогда понял, что заснул на посту. Сердце бешено колотилось, а по чердаку, спотыкаясь, топали чьи-то ноги. Стрелки часов показывали восемь ноль семь. Схватив дробовик, я замер, готовый к тому, что сейчас прямо передо мной появится противник.
Но пришелец остановился в отдалении: я даже не видел, а скорее угадывал его смутный силуэт, скользнувший затем к соседнему окну. Впрочем, под низкими чердачными сводами слышно было гораздо лучше, чем видно — похоже, Мойва, если это был он, не слишком боялся встретить кого-то здесь в этот час. До меня донесся скрип открываемой оконной рамы, потом громыхнула кровельная жесть, и все стихло. Медленно-медленно, опасаясь сделать хоть одно неосторожное движение, я переменил позу, встал на колени и прильнул к окулярам бинокля. Сначала мне не удавалось что-либо разобрать в серой расплывчатой мешанине столбов, балок и перемычек. Но постепенно, освоившись с картинкой, я стал различать новые детали.
Человек лежал, наполовину высунувшись в чердачное окно — мне была видна нижняя часть его туловища. Вдоль правой ноги вытянулся продолговатый предмет, который я идентифицировал как приклад винтовки. Вероятно, Мойва (теперь уже больше не было сомнений, что это он), во избежание ненужных случайностей не спешил высовываться раньше времени. Подобное обстоятельство лишний раз подчеркивало: передо мной профессионал, спокойно и уверенно делающий свое дело, знающий, что, когда придет срок, ему ничего не стоит за одну-две минуты выдвинуться на огневой рубеж вместе с оружием, прицелиться и поразить мишень. Пока же он лишь наблюдал.
Наблюдал и я. Наверное, мне было бы легко, выглянув наружу со своей стороны, прямо сейчас поймать Мойву на прицел. Можно было бы и подобраться к нему с тыла. Но не хотелось торопить события. Этот самый срок для активных действий наступит в тот момент, когда охрана подгонит к дому машину жертвы. Все внимание киллера будет тогда сосредоточено на другом, винтовка нацелена в противоположном от меня направлении, и я планировал взять его в эти мгновения, так сказать, с поличным. Ко всему прочему я хотел бы с чистым сердцем доложить своему клиенту, что не только нашел убийцу, но и непосредственно предотвратил покушение: пятьдесят тысяч баксов будут в этом случае честно отработаны мною сполна. Еще раз осторожно переменив позицию, я поднялся на ноги и встал на некотором расстоянии от окна, надеясь таким образом одновременно поверх среза крыши просматривать двор перед Стеклянным домом и при этом не терять из виду происходящее на чердаке. Получалось плохо. На часах — восемь двенадцать.
Между тем утреннее солнышко принялось понемногу припекать. Минуты невыносимо медленно плавились, как воск, застывая на ходу. Я свернул себе шею, пытаясь, не сходя с места, приглядывать за Мойвой и подъездом, пока мне не пришло в голову, что можно сосредоточиться только на одном из них: как только к дому подъедут машины банкира, киллер оживится — и наоборот. На ярко освещенный двор смотреть было приятней, нежели таращиться в расплывающуюся перед глазами полутьму, и я выбрал его. Но вскоре обнаружил, что долго неподвижно смотреть в одну точку не менее утомительно для мозгов, чем нервно туда-сюда вертеть башкой, и вчуже позавидовал невозмутимо-каменной неподвижности, с которой лежал в засаде убийца. Вдруг зверски начало чесаться под лопаткой, а в левой коленке появилась ноющая боль. Мне уже стало казаться, что долго я так не выдержу, и тут на пандусе подземной автостоянки показался знакомый «мерседес» в сопровождении на этот раз уже двух джипов: похоже, банкир, как и обещал, озаботился усилением охраны. Сверкающие лаком туши машин отражались в многометровых витринах расположенного на первом этаже бывшего магазина, и казалось, будто по двору мчится целая кавалькада. Восемь двадцать девять.
Автомобили затормозили настолько вплотную к двери дома, насколько позволяли распложенные по бокам от нее кирпичные клумбы. И сейчас же бодигарды в солнцезащитных очках с рациями в руках посыпались наружу, занимая штатные позиции. Один зашел в подъезд, трое остались снаружи, а самый главный, как и в прошлый раз, неторопливо вылез последним с зонтиком в руках. Раскрывать его он пока не торопился, из чего я сделал вывод, что до выхода банкира еще есть время, так что пора переключать внимание на Мойву. И тут бинокль, направленный в его сторону, чуть не выпал из моих рук. Киллер даже не переменил положения. А винтовка так и продолжала лежать у его бедра.
Что-то было не так. Что-то не сложилось в моих предположениях. Мелькнула безумная мысль, не подсунул ли мне Мойва вместо себя куклу, но тут он отчетливо шевельнулся, выбирая, как видно, чуть более удобную позу. И снова замер. Взволновавшись не на шутку, я перевел взгляд во двор и увидел, что зонтик уже раскрыт, а охранник держит рукой распахнутую дверь, ожидая хозяина. «Вторая винтовка?!» — от этой мысли, заехавшей прямо в лоб, меня аж качнуло, и, забыв об осторожности, я в полной панике высунулся из окна. И сразу подался назад: ничем не вооруженный Мойва мирно лежал грудью на жестяной дорожке, без всякой реакции наблюдая за происходящим внизу. Забусов прошествовал к «мерседесу», дверца за ним захлопнулась, машины тронулись прочь. Покушение не состоялось. Но убийца остался на своем месте. Время — восемь тридцать две.
