работали изо всех сил, стараясь набрать скорость и с ходу преодолеть длинный подъем. Мокрый снег, шедший всю ночь, наконец прекратился. Редел, поднимаясь, туман. По обе стороны пути стеной высились обрывистые склоны желтокаменных хребтов. На скале справа мелькнул силуэт огромного двуглавого орла.
Подумалось: «Вот уж год, как свергли царя, а следы его то и дело встречаются на пути. Но недолго тебе, чугунное чудище, мозолить глаза людям. Скоро совершишь ты, стервятина, свой последний полет...»
Впереди тревожно загудели паровозы. Лязгнули буфера. Поезд остановился, образовав гигантскую дугу. Перед ним замаячили вооруженные люди. Один размахивал красным сигнальным флажком. Как выяснилось, состав подошел к тому месту, где нам надлежало занять позицию.
Председатель Туркестанского совнаркома Ф. И. Колесов, лично возглавивший наш и ташкентский отряды, принял решение закупорить горловину, через которую казаки должны пробиваться на Ташкент и Фергану.
В тот же день через дымящийся Зеравшан переплыл самаркандский большевик, узбек по национальности. Он доставил важные сведения: к казакам присоединились еще один полк, две отдельные сотни и артиллерийская батарея. Их привел из Хивы полковник Зайцев.
Имя Зайцева было широко известно в Туркестане. После Февральской революции Керенский назначил его комиссаром Временного правительства в Хиве. После Октября ему было приказано демобилизовать войска, находившиеся под его началом. Но Зайцев не подчинился и повел их в Чарджуй на соединение с баратовцами. Полковник пришелся по душе офицерской молодежи. Его избрали «командующим». Новоявленный Бонапарт развил кипучую деятельность, чтобы склонить казаков к открытой борьбе против Советской власти в Туркестане. Но фронтовикам осточертела война, они рвались домой и жадно присматривались к росткам новой жизни. С каждым днем углублялась трещина, которая отделяла казачьи верхи от бедняцкой и середняцкой массы...
Колесов приказал Гуще выслать в Самарканд конную разведку, чтобы уточнить обстановку, а главное — связаться с крепостью, узнать причину ее странного нейтралитета. В тыл врага направились две небольшие группы. В первой — Кахаров, Джурабаев и за старшего Танкушич. Во второй — Асадов и Надь во главе с Федоровым. Разведчиков переодели в узбекские халаты, лошадей заседлали «по-туземному». В Самарканде предстоял базарный день, и разведчики легко могли сойти за жителей кишлака, едущих в город за покупками. Документов, удостоверяющих личность, коренное население Туркестана не имело. Смуглые и усатые венгры почти не отличались от узбеков. Опасались, правда, насчет Федорова. Но тот заверил, что сумеет выкрутиться.
В ночь на 14 февраля они благополучно вернулись.
Танкушич сообщил, что солдаты 7-го Сибирского полка на стороне Советской власти и готовы поддержать красногвардейцев. Они были сбиты с толку своими бывшими офицерами, поддались их уговорам и согласились пропустить казаков. Но вчера вечером в крепости был митинг. На нем выступил руководитель самаркандских большевиков Степан Чечевичкин, разъяснил, почему казаков надо разоружить.
— Если мы этого не сделаем, — сказал Чечевичкин, — то их используют в своих темных целях силы контрреволюции.
Последовало решение: нейтралитет отменить, выполнять приказы правительства Советского Туркестана.
Подпольная городская партийная организация активно работала и в зайцевском войске. Тот же Чечевичкин, Стефанюк, Галимханов и многие другие большевики смело проникали к казакам и агитировали их за разоружение, разоблачали коварство их атаманов. И результаты уже сказывались: многие рядовые казаки открыто заявляли, что драться с красногвардейцами не будут. Участились случаи убийства офицеров...
Федоров подтвердил сведения Танкушича и добавил, что 7-й Сибирский полк выставил охранение, выслал по городу свои патрули, поддерживает связь с рабочими-железнодорожниками.
Ф. И. Колесов решил форсировать события. Мы снова погрузились в эшелон и двинулись к Самарканду. Рано утром подошли к станции Ростовцево. Там под парами стояли поезда врага.
Отряд ташкентцев высыпал из вагонов и залег по обе стороны дороги. На него двинулись белоказачьи цепи. Захлопали пушки, затарахтели пулеметы, сухо затрещали винтовочные залпы.
Силы были примерно равны, бой грозил затянуться. Тогда вопреки привычной тактике вперед вырвалась наша «бронеплощадка». Она рассеяла неприятельские цепи и, не сбавляя хода, влетела на станцию Ростовцево. Находившиеся там вражеские составы спешно укатили в Самарканд.
Когда из Ташкента подошли еще два отряда, мы двинулись дальше. Но воевать больше не пришлось. Видя, что дело принимает серьезный оборот, казаки начали сдаваться. Они сами расправлялись с теми, кто пытался утаить оружие, провоцировали беспорядки.
Станичникам мы оставили их личных коней и снаряжение. И без того нам достались огромные трофеи — несколько пушек и десятки пулеметов, много винтовок, снарядов и патронов, артиллерийские и офицерские лошади, повозки. Все это очень пригодилось, когда Туркестан оказался надолго отрезанным от промышленных районов страны.
Часть казачьей голытьбы выразила желание служить в войсках Советского Туркестана. Офицеры подались кто в Бухару к эмиру, кто в Оренбургские степи к атаману Дутову.
Полковник Зайцев пытался бежать в Закаспий. Но в Ашхабаде был опознан и арестован. Следствие по его делу раскрыло, что он находился в связи с Дутовым, туркменской белой гвардией, правительством контрреволюционной «Кокандской автономии», бухарским эмиром. Зайцев действовал и как платный агент иностранного империализма.
На суде Зайцев признал себя во всем виновным. ЦИК Туркестана счел возможным смягчить приговор: расстрел был заменен десятью годами заключения. За эту гуманность позднее пришлось расплачиваться кровью. Зайцев не раскаялся. Он бежал из тюрьмы и немало навредил нам, организуя заговоры и басмаческие налеты.
4
17 февраля 1918 года наш отряд двинулся из Самарканда в Ферганскую долину, чтобы помочь трудящимся этой области[2] в ликвидации скопившихся там контрреволюционных сил.
В Ургенчи, неподалеку от Коканда, эшелон застрял. Мы прикрывали работу восстановителей на разрушенном врагом участке пути. А еще на перегон впереди, у станции Пап, находилась наша караульная команда. Она охраняла железнодорожный мост через Сыр-Дарью. Туда же В. С. Гуща направил и взвод конных разведчиков под командой Танкушича.
Выступили мы вечером. В долине, как в трубе, гудел холодный ветер. Дождь то моросил лениво, то вдруг принимался щедро поливать и без того разбухшую землю. Кони скользили по грязи, спотыкались. Только на рассвете, когда до места назначения оставалось не более десяти верст, потоки воды, хлеставшие сверху, внезапно иссякли и выглянуло солнышко. Воздух стал таким прозрачным, что далекие горы казались совсем рядом: переправься через Сыр-Дарью — и вот они.
Местность была безлюдной. Никого на дорогах, ни души на полях, пусто на улицах кишлаков. Мы догадывались, что людей удерживала под крышами отнюдь не слякоть на дорогах. От проводника узнали, что местное население настроено против «автономистов», но оно еще не знает, как поведут себя красногвардейцы. Потому, видно, и считает за лучшее не попадаться на глаза ни тем ни другим.
В небольшом селении сделали привал. Надо было накормить лошадей. Проголодались и люди.
Продукты для нас и ячмень для лошадей собрал по дворам аксакал — сельский староста. Жена и дочь его сварили густую похлебку-шурпу, вскипятили чай. После сытной еды кое-кто начал клевать носом. И вдруг команда:
— По коням!
