— Что? — переспросил он, поднимая на меня глаза, и я увидел, как по застывшим морщинам стекают самые настоящие слезы. — Что? Кто стал директором? Дианочка, его жена. Но она, слава Богу, ничего больше не делает без совета со мной. Ведь у нее двое детей, это мои внуки...
Неловко да и незачем было дальше терзать вопросами пожилого плачущего человека.
— Спасибо и извините, — сказал я, поднимаясь, но он остановил меня движением руки и сказал:
— Это вы извините старика. Разнюнился. Я, как видите, депутат, работаю в Думе, в комитете по законности и правопорядку. Если вам нужна помощь, то мои связи...
— Нет-нет, — быстро отозвался я. — Пока не надо.
Не хватало только сейчас, на стадии подготовки материала, вмешать сюда организации, ведающие у нас законностью и правопорядком. Да еще на уровне Госдумы. Полные кранты всему делу.
Машину я уже привычно загнал в чужой двор, и поэтому, подходя к своему дому, еще издали увидел, что в моих окнах полно света. А поднявшись в квартиру, обнаружил, что в ней к тому же полно народу.
Стол на кухне был завален выпивкой и закуской. Табачный дым висел в воздухе осязаемыми клочьями, как утренний туман. Во главе стола восседал Стрихнин, одесную от него примостился на краешке стула мой верхний сосед Матюша Клецкин, а ошуюю громоздился мясной горой великолепный женский экземпляр примерно шестьдесят второго размера. Вцепившись пальцами в край столешницы, откинувшись всем телом назад и прикрыв глаза, Стрихнин пел протяжно и жалостно:
Матюша внимал пению с умильной и бессмысленной улыбкой на лице. Женский экземпляр слушал, подперев огромным, как у молотобойца, кулаком съехавшую на сторону щеку, похожую на большую несвежую подушку. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить, насколько все трое наклюкались.
Приоткрыв слегка один глаз, Стрихнин увидел меня, открыл оба, после чего внезапно оборвал песню, заявив:
— Нет, так не пойдет. Надо что-нибудь повеселей.
И неожиданно заорал:
— Охальник, — жеманно пробасил женский экземпляр.
Я звучно прочистил горло, так, чтобы все обратили на меня внимание, и громко сказал:
— С вашего позволения, концерт объявляется закрытым. Стрихнин, быстренько объясни гостям, что пришли хозяева, которые дико устали и хотят спать.
Стрихнин покорно кивнул и, повернувшись к даме, игриво сообщил:
— Алевтиночка, нам пора бай-бай.
Сразу догадавшись, какой оборот примет беседа в следующее мгновение, я сказал твердо:
— На мой диван можешь не рассчитывать.
Стрихнин в испуге оглянулся на узкую кухонную кушетку и буквально зашипел:
— Смерти моей хочешь? Она ж меня тут заспит!
— А так она заспит мой диван, — парировал я и жестко подтвердил: — Не дам.
Он дотянулся до ее уха и принялся шептать что-то то ли страстное, то ли яростное. Алевтина послушала немного, после чего решительно встала. Ее слегка качнуло, и, чтобы не упасть, она широко расставила ноги, как матрос на палубе во время шторма. Шелк платья, обтягивающий ее телеса, хрустел и трещал, как флаг на ветру. Стрихнин тоже поднялся, оказалось, что его макушка едва достает ей до плеча. Он продолжал бормотать ей в ухо какие-то нежности, но она теперь обращала на него не больше внимания, чем любое крупное парнокопытное на жужжащих вокруг насекомых. Толстыми пальцами в бесчисленных перстнях Алевтина небрежно поправила химическую завивку на голове, бросила уничижительный взгляд сначала на хлипкую кушетку, потом такой же на Стрихнина и, перед тем как уйти, тяжелым басом без всякого выражения произнесла единственную фразу:
— Меня задушил смех.
Потом она направилась к выходу, Стрихнин бросился за ней, а я ухватил за ворот рубахи Матюшу и сказал:
— Все. С завтрашнего дня не пьешь, только лечишься. Курс трудотерапии. Будем ставить мне железную дверь.
— Благодетель! — умильно всхлипнул Матюша и попытался меня поцеловать. — Нинка со свету сжила с этой дурой!...
Стрихнин вернулся, когда я уже спал, и, конечно, меня разбудил: принялся хлопать дверцей холодильника, греметь бутылками, хрупать огурцом. Минуты две я лежал в темноте, зверея, потом накинул халат и пошел к нему на кухню для решительного объяснения.
— Долго еще это будет продолжаться? — грозно спросил я.
Поперхнувшись недопитой водкой, он поставил рюмку на стол и вместо ответа полез куда-то под
