Илья Муромец только с печки слез... Железно могу одно сказать: ни стирки метать, ни тем паче квартиры бомбить я больше не стану. — Подумал, ухмыльнулся своей обычной ухмылочкой и добавил скороговоркой: — Бля буду, мент буду, зуб даю, век свободки не видать!
Двигатель «бээмвухи» урчал, как довольный кот. В своем сером фланелевом костюме от Версачи Стрихнин совсем не был похож ни на Иисуса, ни на Илью Муромца, а скорее тоже смахивал на жирного довольного кота, добравшегося наконец до крынки со сметаной. Я поймал себя на том, что уже смотрю на него отстраненно, как сквозь пыльное стекло набирающего ход вагона, и прощально махнул рукой.
Все последующее происходило как бы и последовательно, и одновременно.
Машина тронулась, с хрустом давя широкими протекторами осколки битого стекла и старые ржавые жестянки.
Одна из этих жестянок, кажется, от пепси, на вид поновее прочих, почему-то тоже поволоклась в путь под самым брюхом «бээмвушки».
Скорее почувствовав, чем разглядев, тонкую проволочку, соединяющую ее с автомобилем, я заорал:
— Атас, Стрихнин, бомба!
Я закрыл голову руками, круто повернулся и бросился в кусты, на землю.
Сзади бабахнуло, пнуло в спину, ослепило, оглушило, обдало жаром...
Когда я наконец осмелился обернуться и открыть глаза, то увидел, что «БМВ» горит и трещит, как хорошая вязанка хвороста. На газоне в трех шагах от меня лежал Стрихнин. Слегка шатаясь, я поднялся на ноги и пошел к нему. Его залитое кровью лицо искажала странная гримаса, он что-то еле слышно бормотал, но я не мог ничего разобрать. Тогда я опустился перед ним на колени, в жалкой попытке хоть как-то облегчить его последние мгновения подсунул ему ладонь под голову и только тут разглядел, что он, оказывается, ухмыляется, а его разбитые губы с трудом, но шепчут:
— Хорошенького понемножку... сказала старушка, выходя из троллейбуса и попадая под трамвай...
26
Ф-1
Надо отдать ему должное, Стрихнин проявил в критический момент отменную реакцию профессионального игрока. Как только я заорал про бомбу, он на ходу успел открыть дверцу и вывалиться из машины. Так что в результате ему удалось отделаться легкой контузией, парой ушибов и покорябанной физиономией. Юридические последствия инцидента также оказались щадящими: из милиции нас выпустили довольно скоро, ничего толком не добившись. Я вообще проходил как случайный свидетель, а потерпевший твердил, что не имеет ни малейшего представления, кто именно мог покушаться на его скромную персону, и даже сделал письменное заявление, что ничего ценного в сгоревшей машине не было, да и сама она была развалюха из развалюх.
Но как только мы оказались за воротами отделения, с его лица тут же слетела маска напуганного обывателя, уступив место холодно-жесткому выражению.
— Натурально, мне сделали оборотку, — сообщил он. — Ну да я им тоже так оберну, что жопа треснет. У тебя еще не пропала охота поглядеть на диспетчера по заказным делам?
— Нет! — встрепенулся я.
— Тогда сегодня можешь получить это удовольствие.
Сделав столь многообещающее заявление, Стрихнин весьма целеустремленным видом куда-то отвалил, назначив встречу в моей квартире на одиннадцать вечера.
А я поехал в редакцию: мне было интересно, чего это оттуда так настойчиво звонили.
Но сенсаций там не оказалось. Просто Таракан напустил на меня свою секретаршу, потому что редактору, во-первых, не терпелось поделиться со мной радостной новостью: «Интертур» забрал из суда свое исковое заявление. А во-вторых, ему было страшно любопытно, как все-таки мне удался сей Гераклов подвиг. Я скромно ответил, что пусть это останется моей маленькой тайной. Но он продолжал настаивать, и пришлось мне объявить, что все детали и подробности я берегу для своих мемуаров.
— Ты что, уже собрался на пенсию? — поразился Таракан.
Я сказал, что нет, пока не собираюсь, однако жизнь — сложная штука, во многия знания — многия печали, и обстоятельства могут повернуться по-всякому. Но в любом случае, ежели такие мемуары напишутся, я уже сейчас точно знаю, какая в них будет последняя фраза.
— Ну и какая же? — заинтересовавшись, спросил он, и я продекламировал с выражением:
— "С моих слов записано верно и мною прочитано".
Кажется, тут он наконец дотумкал. Потому что срочно свернул эту тему и переключился на другую: есть ли у меня в данный момент над чем работать? Вот на этот вопрос, памятуя предложение Стрихнина, я ответил со всей возможной искренностью:
— Есть!
Откровенно говоря, моя способность ничтоже сумняшеся влезать в любые авантюры пугает меня самого. Правда, как правило, потом. После авантюры. Реже — в процессе. Но и это не часто приводит к адекватному восприятию происходящего, по крайней мере настолько, чтобы вовремя остановиться. Обо всем этом я с грустью размышлял, наблюдая за тем, как Стрихнин бесшумно хлопочет, громоздя непонятную конструкцию из разнородных предметов. Время — половина второго ночи. Место — чужая лестничная клетка, слабо освещенная еле тлеющей под потолком пыльной лампочкой. Цель — проникновение в частное жилище путем взлома.
Насколько я мог судить, основным нашим орудием на первом этапе должен был стать обычный домкрат, позаимствованный из багажника моей машины. К нему Стрихнин с пугающей меня ловкостью пристроил обрезок стальной трубы и внушительных размеров изогнутую фомку. Все это сооружение одним своим концом упиралось в выступ кирпичной стены, а другим — в край металлической двери, очень похожей на ту, что установил мне Матюша. За всеми этими приготовлениями я следил с сомнением и надеждой. Сомнения мои касались самой возможности одолеть эту преграду чем-нибудь, кроме динамита. Надежды же состояли в
