П. Г.: И была какая?то реакция?
Да, была. Они исследовали, чье это было решение
Е. Л.: То есть, вы хотите сказать, что ни цензуры, ни звонков сверху, на Первом канале вообще не существует?
Нет цензуры. У нас цензура запрещена конституцией. Есть моя редакторская цензура. Как у вас в журнале: вы можете отредактировать текст, и это тоже можно интерпретировать, как цензуру. Я редактирую Первый канал. На телевидении это не так называется, но по факту я главный редактор. Поэтому в подавляющем большинстве случаев окончательные решения мои. Они, зачастую, субъективны, но решаю все равно я, потому что я несу ответственность за это. Еще раз: представление о том, что сидят руководители каналов на телефоне, а им из Кремля что?то там сообщают — это чушь собачья. Да, мы действительно встречаемся и обсуждаем события следующей недели. В этом ничего нет, это происходит, повторю, и во Франции. Я хорошо знаю структуру французского телевидения, она страшно похожа на структуру российского. У вас сомнений по поводу демократичности французской республики, надеюсь, нет? Вот там тоже собираются все руководители каналов и представители министерств. И просто обмениваются информацией…
Е. Л.: Только там много разных, по своей сути, каналов.
Гениально, ребятки! Вот вы мне действительно симпатичны, но вы, как подавляющее большинство российских журналистов, готовы отлично рассказывать про то, о чем ни хера не знаете. Например, когда были предыдущие выборы во Франции, и когда на второе место вышел Ле Пен, даже советское телевидение самого заскорузлого черненковского периода выглядело бы детским садом по сравнению с тем, как там его долбали по всем каналам. Он только детей если не жрал! А остальное все сделал он. Я смотрел на это — у меня были круглые глаза: как так, такая демократическая страна, человек на втором месте по рейтингам пришел к выборам, уже сейчас голосование, и тут… Я страшно далек от симпатий к Ле Пену, но из него делали отбивную котлету.
Е. Л.: Вы мы время срываетесь на разговор о другой стране — это интересно, конечно, с точки зрения сравнения, но я, например, нигде, кроме России, жить не хочу. И я знаю, что когда?то здесь было другое телевидение, была конкурентная среда, была блестящая инфослужба НТВ…
А вы помните, какую позицию НТВ занимало в первую чеченскую войну? Там чеченцы были молодцы, а федералы — непонятно кто. Мне эта позиция была глубоко отвратительна.
Е. Л.: Ну и хорошо. У вас была откровенно пророссийская позиция, у НТВ — другая. А мы, зрители, могли сравнивать, анализировать, и делать свои выводы. И это хоть как?то было похоже на свободу слова и демократию.
Ребят, вы многие годы работали в Чечне? Это как в анекдоте: «Ах, знаете, мне совсем не нравится Шаляпин» — «А вы слышали Шаляпина?» — «Нет, мне Шапиро напел». Я вписываться за Чечню не готов. Выключите на секунду диктофон…
Е. Л.: То есть, вы считаете правильным не показывать какие?то вещи, чтобы не обострять ситуацию?
Знаете, у журналистов зачастую бывает ощущение, что они чемпионы мира во всех видах спорта. «Как мы сейчас все расскажем!». А в большинстве своем эта информация не надежная, из вполне субъективных источников. Но человек делает «стенд — ап» — и сандалит по полной программе. После чего он вскрывает какой?то нарыв, который в итоге может привести к гангрене. Поэтому в тех случаях, когда я чувствую, что информация одностороння, недостаточная, или мы не в состоянии понять, что принесет пользу, а что вред — я от нее воздерживаюсь. У меня был однажды случай. Корреспондент поехал в Чечню, пробыл там три дня, и привез оттуда некий компромат. Кто?то ему там что?то нашептал, а он приехал и сказал мне, что за материал ручается, что источник надежный. И я поверил — мы пустили сюжет в эфир. Кончилось же все тем, что из?за этого пострадали люди, а информация в материале оказалась неправдивой.
Е. Л.: А антиамериканская истерия на Первом канале — она зачем?
А что Америка? Я очень люблю американское кино, американскую литературу. Другое дело, когда глубоко фрустрированная Кондолиза Райс сандалит очередную фигню…
Е. Л. Согласитесь, лично вы умнее вашей аудитории. Зритель может делать совершенно другие выводы и не отделять целую страну от Кондолизы Райс.
Во — первых, вопрос, кто умнее, глубоко субъективный. А во — вторых, у нас что — антиамериканская страна? Нет. Просто когда Америка, которая мне напоминает римскую империю периода упадка, которая всех победила и от этого опухла, делает такие вещи — внешнеполитические, например — меня это приводит в неистовство. На каких основаниях люди вошли в Ирак и повесили Саддама? Ни на каких. И они запрещают нам ковырять в носу? Они идеал чего? Они в результате даже оказались не идеалом экономики, потому что мы понимаем, что с ними сейчас случится, и вместе с ними — со всем остальным миром.
Е. Л.: Вы согласны с тем, что Леонид Парфенов — блестящий журналист?
Более того, Леонид Парфенов — мой личный друг.
Е. Л.: Почему его нет на центральном телевидении?
Не ко мне вопрос. Парфенов периодически делает проекты для Первого канала.
Е. Л.: Ну, вы же понимаете, о чем я. Он бы очень хотел делать именно информационные программы, а не только документальное кино.
Леня мне ничего не говорил про это, хотя мы с ним часто встречаемся. Мне, как гендиректору, он не предлагал делать информационную программу.
Е. Л.: А вы ему?
И я ему не предлагал никогда.
Е. Л.: Почему?
Потому что Леня — не новостник. Я его телевизионные способности знаю, как никто. И программу «Намедни» я никогда не считал информационной. Это классический инфотеймент, развлекательный жанр, но это не новости.
Е. Л.: Какая разница, какой жанр? Эту программу смотрели, она отличалась от всего, что делалось на ТВ. Неужели вы бы не хотели такую у себя на канале?
В том виде, в котором он ее делал — неверное, нет. Выключите диктофон…
