романист не успели даже переглянуться, чтоб хоть как-то согласовать ответ, как в это время у столика появился Мишель, совершенно таинственным образом ухитрившийся пройти через весь двор незамеченным.
— Мы к Паше зашли, дома он, ждет, — ответил за Нику и Антона поверенный абсолютно нормальным, хоть и деловитым голосом.
— Паша — парень правильный, с мозгами, — авторитетно кивнул абориген, как бы со своей стороны одобряя визит. — Привет ему от меня, а если чего надо будет, заходите ко мне запросто, сами знаете, где живу… меня Феофаном зовут, а так — во дворе, да на работе — по-простому, Федей…
— Привет передадим, — согласился Мишель.
— Зайдем, надо будет, не поскромничаем, — пообещал Антон.
Подкуривая оставленными романистом спичками очередную папироску, Федя засмотрелся вслед уходящим к подъеду, чисто по-мужски обратив особое внимание на аккуратную, изящную даже под брючками попку девушки, и подумал: «А ведь точно похожа она на эту… столичную… как бишь… Нику!»
10
Анаконда отшатнулась на спинку стула, дернувшись, как от удара, и замерла без движения… секунду, другую… Кудесник впервые за все время общения с атаманшей анархистов видел, как она с трудом справляется с собой, пытаясь погасить внезапно возникшую панику, острыми огоньками мечущуюся в её глазах.
Медленно-медленно выдохнув, будто перед этим махнула стопку чистого, неразведенного ректификата, девушка осторожно, как-то боязливо даже, положила на столик руки, накрепко сцепив между собой пальцы, чтобы не выдать их дрожь. И очень тихо, заглядывая в глаза Кудесника, спросила:
— Ты точно ничего не нюхал и не курил? — и тут же одернула сама себя: — Верю, верю… давай без обид, не психуй… очень уж… сам понимаешь. Не верю, что кто-то узнал про мои планы… ну, не могу верить — и всё тут…
Помолчав еще с полминутки, анархистка спросила, и вновь — излишнее, ненужное сейчас:
— Ты это… точно? и откуда? кто видел Теней — не выживают…
— …иногда — выживают, — серьезно усмехнулся Кудя, хоть немного, ненадолго почувствовав себя в относительной безопасности здесь, в самом центре инсургентского гнезда, под прикрытием десятков вооруженных людей, и потянулся в этот раз за бутылкой коньяка, благо, и она стояла на столике и была плотно закрыта, чтобы ни капли ароматного напитка не пропало впустую. — Я вот видел, своими глазами, а теперь — уже два раза, и все еще живой…
…он сидел, зажавшись, стараясь превратиться в невидимый и неслышимый комочек плоти в малюсеньком промежутке между мусорными баками, наполненными откровенно воняющими, не убираемыми дня три-четыре уже отходами человеческой жизнедеятельности. И при этом сам Кудесник был похож на такой же вот отход, излишний в жизни продукт, пригодный разве что к безоговорочному истреблению огнем и металлом.
Грязный, с потемневшим от пыли и гари лицом, в превратившейся в унылые мрачные тряпки одежде, в сапогах одного цвета с городской, пропитанной машинным маслом и бензином утоптанной морщинистой землей, Климовский сливался с мусорными баками в единый пестро-серый с буроватым отливом фон. И не было ничего удивительного в том, что остановившийся у стены дома, далеко-далеко от мусорных баков, как хотелось надеяться анархисту, мужчина в городском камуфляже, позволяющим его обладателю почти сливаться со стеной, выделяясь разве что вороненым стволом небольшого пистолета- пулемета в руках, не замечал притаившегося инсургента. Тем более, на всякий случай, хоть и не верил он в такие мистические премудрости, Кудесник упорно повторял про себя заклинание-заговор: «Я просто тряпка, большая, грязная тряпка, старый чехол от матраса, засунутый между бачками. Я не живой, я не человек, не дышу, не двигаюсь, не смотрю вокруг и ничего не вижу и не замечаю…» Суеверные, как большинство играющих со смертью людей, инсургенты говорили, что такие вот слова сильно помогают от чутких Теней, буквально улавливающих чужие, напитанные страхом мысли… Врали всё, небось, как всегда, врали даже самим себе… но… «я просто тряпка… большая… грязная… никому не нужная тряпка…»
Повторяя по-детски примитивное, ничего не значащее заклинание, Кудесник старательно и упрямо гнал от себя другие, посторонние мысли, особенно те, что касались захвата этого поселка городского типа, обороны его от насевших как-то вдруг и с разных сторон губернских полицейских частей и — неожиданного появления странных людей в специальном камуфляже.
Ничем не похожие на былинных богатырей, скорее уж щуплые и невысокие, хотя явно жилистые, сильные и выносливые, экипированные по последнему слову воинской науки и практики, эти люди прошли через оборонительные порядки анархистов, как раскаленный нож, сквозь масло, оставляя за собой брызги крови и мозгов, притихшие мертвые тела и — самое страшное — слухи. Слухи о неуязвимости, слухи о безжалостности и беспощадности, слухи о полнейшем равнодушии к убиваемым, раненным и просто посторонним людям, попавшимся на их пути.
При этом никто из обороняющихся анархистов не был целью для Серых Теней. Они просто шли сквозь ряды недоучившихся студентов, люмпенов, профессиональных бунтарей, серьезных бандитов, мелких жуликов и прочего сброда, исполняя основную задачу, поставленную для них кем-то из высшего командования: безоговорочно уничтожить штаб и главарей инсургентов. Остальные были просто мелкой, досадной помехой на пути.
Окончательно замерев в тихом испуге, как замирает крошечная пташка, ощутившая на себе грозную тень хищника, Кудесник из-под полуприкрытых век, боковым зрением, чтобы ни в коем случае не выдать себя прямым взглядом, исподтишка наблюдал, как Серый, не спеша оглядевшись, прислонился плечом к стене дома, резким движением снял с головы защитный шлем с затемненным забралом и вытер со лба бисеринки пота тыльной стороной затянутой в перчатку ладони. И шлем, и перчатка тоже были раскрашены в городской камуфляж, позволяющий Серому оставаться незамеченным на фоне старой, обветшалой, избитой дождями и выжженной солнцем стены дома. Худощавое, простое, без особых примет лицо, короткая стрижка сероватых, в тон камуфляжа, волос — только чуть позже Кудесник догадался, что волосы Тени были просто седыми — и внимательный прищур глаз… Уже через пару секунд боевой шлем скрыл от анархиста мельком виденное и запомнившееся на всю жизнь лицо…
— …это был он, такое не забывается, — завершил своё коротенькое воспоминание Кудесник. — Не признать — невозможно, и меня прямо там, у номера, в холодный пот бросило… сама понимаешь…
Анаконда молча кивнула, трудно было не понять… и невозможно забыть простенький, невзрачный конвертик, закинутый в почтовый ящик конспиративной квартирки… про которую, казалось, не знала ни одна живая душа.
Плотные, разноцветные листки фотобумаги выпали из конвертика и рассыпались по старенькой, затертой клеёнке, накрывающей обеденный столик на маленькой кухоньке в тесной, предназначенной лишь для разовой ночевки, квартире.
Изуродованные до неузнаваемости тела и чаще всего нетронутые, искаженные болью и лютой злобой на собственных палачей лица хорошо знакомых Анаконде людей, соратников по борьбе, иной раз и более близких, чем просто соратники, были сфотографированы почти профессионально, четко и ярко. Кого-то можно было опознать лишь по татуировкам, особым приметам, цвету волос…
Анаконда до конца своих дней не забудет тот жуткий, иррациональный страх, что полностью завладел её существом при просмотре фотографий, и то, как захотелось в тот момент исчезнуть, зарыться, как можно глубже, под землю, чтобы и следов её здесь не осталось, чтобы никто не смог найти и сделать с ней подобное… Но! страх страхом, на это, очевидно, и рассчитывали те, кто подкидывал снимки по никому неизвестному адресу… но Анаконда никогда бы не смогла выделиться, стать тем, кем она стала в подполье, если бы не сила воли и умение управлять своими эмоциями. И тогда, и сейчас атаманша смогла пересилить собственную натуру, не поддаться страху и минутной панике…
— Черт, черт, черт… и еще раз черт!!! — только и позволила она себе выругаться вполголоса,
