Писал по памяти, по прошествии многих десятилетий не ручаюсь за точность. Однако проверять по первоисточнику не буду, пусть будет написано так, как это сохранилось в моей памяти. Думаю, не обиделся бы Михаил Юрьевич.
Выпустили из карцера, и больше мне уже не удалось побывать в этом злополучном Форте 16.
Время шло к осени. Фронт все ближе придвигался с Востока, немцы переселяли к нам все больше военнопленных из лагерей, оставляемых на территории, освобождаемой советскими войсками. Прибывали и новые. Так, кажется в августе, поступила большая группа только что захваченных в плен где-то под Варшавой.
Территория лагеря расширилась за счет соседних дворов, где построили наспех деревянные бараки. Каждый день по заведенному порядку проходили переклички и пересчитывания, выезды на работы, но столь же удачных больше не случалось. Как-то вдруг утром я услышал, что вызывают мой номер. Комплектуется команда на отъезд. С дрожью в коленях (куда пошлют?) cобрались во дворе, захватив свое имущество. Подвели нас к сараю, открыли и предложили выбрать себе, что получше из кучи лежавшего тряпья. Мне попался почти новый френч солдата какой-то из уже несуществующих армий, то ли греческой, то ли чешской, такие же штаны, почти целые ботинки. На спине френча и коленях штанов, как водится, белой краской выведены большие буквы «SU» (Soviet Union). Долго стояли, гадая, что же нам предстоит. Наконец, подошли шестеро конвойных в полном снаряжении (с рюкзаками, обшитыми телячьей шкурой), вооруженные винтовками. Еще раз, пересчитав и сверившись со списком, повели нас пешком на вокзал. Посадили в обычный пассажирский поезд, освободив в вагоне один отсек, поезд тронулся. Вагон заполнен пассажирами, разговаривают по-немецки, любопытно кося на нас глазами. Здесь следует отвлечься, сказав о том, что вся территория бывшего «Польского коридора» была включена в состав Германии, города приобрели немецкие названия (Торунь - Торн, Гданьск - Данциг, Шецин - Штеттин, Быдгощь - Бромберг и пр.), а говорить по-польски не разрешалось. Вывески и таблички с наименованиями улиц в Торуни были на немецком языке, даже между собой, находясь на улице, поляки говорили по-немецки.
Так и в вагоне, кругом слышалась только немецкая речь. Кто-то из наших, обратившись к парнишке пассажиру, спросил его что-то по-польски, тот по-польски же ответил. К разговору присоединилась молодая полька, и постепенно разговор с соседями по вагону развязался, немецкие конвоиры этому не препятствовали. Поляки расспрашивали о том, откуда мы родом, где и как оказались в плену. Один, судя по воротничку - духовного звания, пристал с расспросами о Егорове, Тухачевском и причинах их ареста. Отвечали принятыми у нас штампами - «они, дескать, работали на иностранные разведки», что вызвало у поляков многозначительные усмешки.
На станции Deutch Eilau предстояла пересадка в другой поезд. После недолгого ожидания в зале вокзала погрузились в поезд и через несколько минут (не больше часа) езды вышли на маленькой станции под названием Gabelndorf (по-польски Габловицы). Теперь уже стало ясно, что нам повезло: мы едем 'к бауэру'.
Конвойные повели нас по широкой дороге, обсаженной с двух сторон яблонями со свисающими с них розовыми плодами. Хорошо было бы подкрепиться ими, в наших желудках давно уже было пусто. Но наши конвоиры были настроены весьма решительно, угрожая винтовками при попытках выйти из строя и приблизиться к краю дороги. Вскоре показался типично немецкий фольварк, окруженный кирпичным забором, за которым виднелись хозяйственные постройки. Невдалеке от него - небольшая деревня - несколько приземистых одноэтажных домов, покрытых камышом и соломой с огородами на задах, хлевами и сараями.
Вошли в ворота и оказались на небольшой площади, размещавшейся перед большим двухэтажным кирпичным домом, увенчанным парадным входом с широкой лестницей и портиком с полуколоннами. По сторонам площади - нежилые служебные постройки, несколько в стороне - двухэтажное строение, первый этаж его занят складом, на второй ведет наружная деревянная лестница, огражденная с боков колючей проволокой. Лестница завершается небольшой, также огражденной площадкой, на которую выходит дверь, обитая железными листами. Окна снаружи закрыты стальными решетками. Это было подготовленное для нас жилище.
На площади нас передали другим конвоирам, остающимся здесь, и хозяину поместья «Шефу» - толстому румяному немцу, одетому в галифе, сапоги и штатский пиджак, в петлице которого сверкал круглый значок члена НСДАП, в шляпе с пером.. Он опирался на толстую желтого дерева полированную палку с изогнутой ручкой.
Новые конвоиры привели нас наверх в помещение казармы. Оно состояло из двух больших комнат: проходной, в которой была большая печь с вмурованным в нее котлом, наполненным дымящейся вареной картошкой, в углу комнаты картошка была навалена большой кучей. В другом углу стояла параша. В центре комнаты - большой стол со скамьями.
В другой комнате - спальня с двухэтажными нарами, застланными соломой, покрытой мешковиной, мешки из полотняной ткани, набитые сеном, в качестве подушек и одеяла.
Вместе с нами поднялся пожилой поляк, представленный нам, как переводчик. Звали его Кинзел, говорил он по-польски, коверкая слова на русский манер, но его можно было понять: «Панове, тшеба робить, але пшинде шеф та бенде кшичал» – запомнился образец его речи.
Первым делом мы накинулись на еду: вареной картошки сколько угодно, налили нам также по стакану жидкого, наверное снятого, молока и выдали по кусочку маргарина.
Пока мы насыщались, конвоиры сидели рядом. Один из них, очевидно, старший, был унтер-офицер, второй довольно пожилой - рядовой солдат.
