плена немец, предложивший кусок хлеба? Такого мне видеть не приходилось.
Эшелон очень долго шел через Польшу. Была длительная остановка в правобережной части Варшавы Праге. Здесь в развалинах пристанционных построек был убит один из наших, выскочивший ночью из вагона набрать воды в котелок из-под крана.
Чем дальше на Восток, тем больше ощущалось неприязненное отношение к нам поляков. Вспоминая общение с ними в Холме, в Габловицах (Gabelndorf), при котором не проявлялось враждебности, я не мог понять причины этого. Только через много лет я смог понять, в чем тут дело.
В одном из вагонов была полевая кухня, так что во время пути нам ежедневно на остановках выдавали горячий обед, помимо сухого пайка и хлеба. Так что мы не только не испытывали голода, но и делились с тоже едущими на Восток, возвращающимися из Германии ранее угнанными туда женщинами.
Уже зимой пересекли границу. Сразу бросилась в глаза страшная нищета и разруха. На станциях поезд встречали женщины и дети, одетые в лохмотья, в надежде встретить кого-нибудь из своих. Расспрашивали нас, в тщетной надежде узнать что-либо. Несмотря на брань сопровождающих нас офицеров, подсаживали к себе в вагоны едущих куда-то попутчиков и подкармливали их.
Слушали их рассказы о начинавшейся в колхозах мирной жизни - о заработанных за лето трудоднях, на которые ничего не причиталось: весь скудный послевоенный урожай отобран. С приусадебных участков, единственных источников существования, требовалось уплатить натуроплатой огромные налоги, да еще и заем ...
Большинство в вагоне составляли крестьяне, на них эти рассказы действовали угнетающе. Была очевидна огромная разница в уровне жизни и быта в победившей России по сравнению с побежденной и частично разграбленной Германией, освобожденной и тоже разграбленной Польшей.
Ехали через Украину, Ростовскую область, всюду разрушенные станции, временно восстановленные мосты. Проехали и Ростов, но стоянка была всего несколько минут. Успел увидеть только разрушенный вокзал, разбомбленные пристанционные хорошо знакомые постройки, взорванный знаменитый подъемный мост (рядом был возведен временный на деревянных опорах). Долгий многодневный путь по транскавказской магистрали, мимо Махачкалы, далее по побережью Каспия вдоль возвышающихся с правой стороны пути высоких гор. Миновали знакомую станцию Баладжары и прибыли, наконец, в Баку уже в начале февраля или конце января. Здесь уже пахло весной.
Довольно долго эшелон стоял на запасных путях. Затем стали прибывать студебеккеры, нас вызывали по спискам, размещали по машинам и разбирали по войсковым частям.
Стройбат.
Вызвали и меня. Сели в грузовики и несколько часов ехали по горным дорогам, миновали древнюю столицу Азербайджана Шемаху, разрушенную недавним землетрясением, пока не прибыли на место назначения: селение Ахсу, неподалеку от города Кюрдамир, в расположение 91-го Отдельного Дорожно- Строительного батальона.
Так началась моя служба в строительных войсках. Вспомнив навыки, приобретенные в техникуме, некоторое время служил писарем при штабе батальона (воинская учетная специальность 'писарь' и теперь значится в моем военном билете), затем - электросварщиком. Через некоторое время, благодаря умению разбираться в чертежах и овладев геодезическими приборами - теодолитом и нивелиром, стал выполнять обязанности мастера.
Демобилизовался в 1948 году, переехал в Саратов и сразу же столкнулся с трудностями устройства на работу с клеймом бывшего военнопленного. Временное удостоверение вместо паспорта, запись в графе 'Особые отметки' военного билета, указывавшая на пребывание в плену, вызывали соответствующую реакцию начальников отделов кадров строительных организаций, руководители которых
Еще долгие годы это клеймо висело надо мной,
Происшествие на ярославском вокзале. Быль.
1947 год. Азербайджан, город Сальяны.
Военно-строительные батальоны (91 Отдельный дорожно-строительный и 97 Отдельный мостостроительный), в которых я служил после фильтрационного лагеря в качестве писаря, электросварщика, диспетчера, техника по учету, в общем, «куда пошлют», переданы из военного ведомства в Главнефтегазстрой при Совете Министров СССР. Положение наше – и рядовых и офицеров батальонов стало каким-то неопределенным: с одной стороны, мы – военно-служащие, подчиняемся военным уставам, несем караульную службу и выполняем обязанности военных строителей. С другой стороны, нам, как гражданским лицам, выдали продовольственные карточки, стали платить зарплату. Все, ранее бесплатное армейское обслуживание стало платным. Наряду с тяготами воинских обязанностей заботы о пропитании и бытовых потребностях стали почти непреодолимыми. Наше обмундирование, полученное еще в декабре 1945 года по прибытию в части, уже тогда изрядно поношенное («х/б б/у» - записано в «арматурной карте», т.е., хлопчато-бумажное, бывшее в употреблении), настолько истлело, что заплатки не держались на ткани. На ногах – разбитые дырявые башмаки с обмотками.
Жалкий вид представлял собой строй роты на утренней поверке: в грязной заплатанной, когда-то форменной одежде, в которой за отсутствием спецодежды ходили на работы, мы больше были похожи на заключенных, чем на солдат.
Мне, как и многим всем рядовым солдатам, положили минимальную из существовавших ставок – 360 рублей (250 + 110 «хлебная надбавка»).
В голодные первые послевоенные годы прожить на 360 рублей в месяц было невозможно. Однако, в Закавказье в его субтропическом климате, особенно вблизи устья Куры, изобиловавшей рыбой, существовать было несравненно легче, чем в остальной части страны, так что на нищенское полуголодное существование этих денег почти хватало.
И тут передо мной встала неотложная проблема: освобождена из заключения моя мать, арестованная в 1937 году по абсурдному обвинению (в прошлом – активная революционерка, она при царизме провела 6 лет в Рижской каторжной тюрьме и затем 5 лет в ссылке в Канском уезде Енисейской губернии, откуда смогла уехать лишь после февральской революции). Ранее в ожидании освобождения (срок заключения давно прошел) я и ее друзья по совместной революционной деятельности, уцелевшие в ходе многолетних репрессий, планировали, что она приедет ко мне в Закавказье, куда уже приехали семьи некоторых моих сослуживцев из голодающих Украины и некоторых областей России. Устроиться с жильем и найти какую-нибудь работу здесь было можно. Но выяснилось, что ее не отпустили, а отправили на жительство в глухую деревню Кыштовку, севернее Новосибирска. Она оказалась там больная без жилья и средств к существованию. Надо было ее оттуда как-то вытаскивать. Положение казалось безвыходным.
Ее друзья по царской каторге и ссылке взяли на себя невероятно трудную задачу: снабдить меня средствами на поездку. Я до сих пор не перестаю удивляться и восхищаться необыкновенной отзывчивостью и даже героизмом этих людей. Калерия Васильевна Калмыкова - бывшая царская политкаторжанка жила на пенсию, Мария Викторовна Нестерова - врач, на ее иждивении были дочь студентка и сын. Они отнюдь не благоденствовали при карточной системе и грошовых доходах, однако настояли на моем приезде в Москву с тем, чтобы затем отправить меня в поездку за мамой. В переписке с ними созрел такой план. Мне следовало приехать в Москву, откуда на собранные ими средства, отправиться в Кыштовку.
