целовать такую замарашку! Сам он был высокий, статный, с большим лбом, ясным взором, орлиным носом и приятной улыбкой; а принцессу я уже описал.
Обидевшись опять, что её бросили, она продолжала злиться и яриться, визгливо спрашивая, по какому праву посмели коснуться принцессы; но пастух, добродушно улыбаясь, смотрел на неё с высоты своего роста. Он думал, что капризную обезьянку называла принцессой неразумная мать.
— Да прогони ты её! — крикнула жена. — Кормишь её, поишь, уродину, и никакой благодарности! Поделом мне, не надо было брать такую невоспитанную тварь. Ах, то ли дело моя Агнес! Вот уж ангелочек! А эта — жаба жабой…
Услышав такие слова, принцесса совсем разъярилась — те, кто легко оскорбляет других, не выносят оскорблений. Оскалив зубы, сжав кулаки, она кинулась было на хозяйку и получила бы сдачи (та уже занесла руку), но тут, откуда ни возьмись, появился мститель получше, пёс по кличке Принц — нет, по имени, ведь он отличался редким умом даже для овчарки, которая умнее всех собак.
Принц кинулся к принцессе, свалил её на пол и стал трясти, да так рьяно, словно хотел разорвать в клочья. Вообще-то он вреда бы не причинил — пастушьи собаки осторожны, они носят в зубах новорождённых ягнят, — но для её же блага легко куснул раза два. Зная, что опасности нет, хозяин на него не прикрикнул, и умный пёс оставил её очень скоро. Укоризненно и гневно взглянув на Розамунду, он медленно пошёл к очагу, где и лёг, повернувшись к ней хвостом. Она поднялась, дрожа от страха, и юркнула бы в постель, но хозяйка закричала:
— Эй ты, принцесса! Днём у меня не валяются! Иди-ка почисти хозяину башмаки.
— Не буду! — взвизгнула принцесса, прыгая через порог.
— Принц! — позвала хозяйка, и пёс кинулся к ней, махая пушистым хвостом. — Верни-ка её!
Принц в два-три скачка настиг принцессу, снова повалил, уже на землю, и, взяв зубами за платье, принёс к ногам хозяйки, словно кучу тряпья.
— Вставай! — сказала хозяйка.
Розамунда, бледная как смерть, послушно встала.
— Чисти сапоги.
— Я не умею.
— Ты чисти, а там научишься. Вон — щётки, вон — вакса.
Тут жене пастуха пришло в голову, что хорошо бы сделать из жалкого создания примерную, воспитанную девочку. Вообще-то воспитывать она не умела, но благая мысль — всегда в помощь, и она догадалась попросить мужа, чтобы тот уступил ей на время собаку, которая и поможет в трудном деле.
Башмаки почистили с грехом пополам, пастух ушёл, и хозяйка разрешила принцессе поиграть одной, только так, чтобы её было видно из двери. Принцесса обрадовалась и решила, что будет удаляться понемногу, а потом — побежит. Но едва она вышла за порог, хозяйка сказала Принцу: «Смотри за ней!»
Когда мнимый враг превратился в друга, Розамунда пересмотрела свой замысел. Она понемногу отдалялась от домика, а когда дошла до расщелины, кинулась в неё, скрывшись из виду, а там — побежала со всех ног. Не пробежала она и десяти шагов, как услышала сзади какой-то шум и мгновенно оказалась на земле. Сверкая глазами, оскалив зубы, над ней стояла собака. Розамунда обняла её; собака стала лизать ей лицо и позволила встать, но, как только она ступала хоть шаг дальше, преграждала ей путь, грозно рыча. Уразумев, что сбежать не удастся, она оставила свои попытки. Так появился у неё наставник, и самый подходящий.
Вскоре жена пастуха кликнула её из дома. Она отмахнулась бы, но Принц успешно дал ей понять, что, если она не может подчиниться себе, придётся подчиняться ему. Они вернулись в домик; хозяйка велела ей начистить к обеду картошки. Розамунда обиженно отказалась. Тут Принц ничего не мог поделать, но у хозяйки нашёлся другой союзник.
— Что ж, ваше высочество, — сказала она, — посмотрим, как вы запоёте, когда сядем за стол.
Воображения у принцессы не было, и её не тронула бы мысль о том, что когда-то она проголодается, но, к счастью, после всех этих игр она уже хотела есть и угрозы испугалась. Словом, нож она взяла и картошку почистила.
Так мало-помалу Розамунда становилась лучше. Несколько раз сорвавшись и претерпев нападения Принца, она научилась хоть как-то обуздывать гнев, а два-три вечера без еды показали ей, что поесть можно только поработав. Первым её наставником был пёс, вторым — голод.
А главное, пса она полюбила. Заслуги у него было три — он был ниже её, он был животным, она его боялась. Понимаете, она была так испорчена, что ей было легче любить тех, кто ниже, а не тех, кто выше; легче любить зверей, чем людей; и наконец, легче любить того, кого боишься, а уж его клыков и огненных глаз она боялась больше всего на свете (волка она забыла). Кроме того, он был хорошим товарищем — пока она не сердилась и не нарушала повелений, он разрешал ей едва ли не всё что угодно. В сущности, он взял над ней такую власть, что она, непослушная дочь, смеявшаяся над самой мудрой в мире женщиной, стала в конце концов смотреть на собаку снизу вверх; и слава Богу.
Через месяц стало ясно, что Розамунда исправляется. Она не закатывала истерик и даже испытывала какой-то интерес к домашней работе. Однако перемены были только внешними. Она не притворялась, да и прежде не лицемерила, но изменилась не она, а её настроения. Попади она в другие обстоятельства, переменилось бы что-то ещё; а так — она была, насколько можно, такой же, как всегда. И всё-таки без её помощи кое-что стало в ней лучше: она чуть-чуть присмирела, мысли стали аккуратней, а значит — ей стало легче увидеть себя во всем убожестве и приложить все силы к тому, чтобы исправиться.
Мудрая Женщина незаметно следила за ней, подмечая все изменения. Она смотрела на неё из глаз одной овечки, удивлявшей хозяина тем, что он видел её несколько раз в день, но никогда не находил, пересчитывая стадо на ночь. Он знал, что она пришлая, и гадал, откуда она является, куда исчезает? На много миль в округе овечьих стад не было, а подойти поближе и посмотреть, есть ли на ней клеймо, ему не удавалось. Сколько он ни просил собаку пригнать её, та, подойдя к овечке, неуклонно ложилась у её ног.
Наконец, Мудрая Женщина сделала свои выводы, и странная овечка перестала беспокоить пастуха.
Жена его становилась всё добрее к Розамунде. Она отдала ей дочкины платья, да и обращалась с ней, как с дочкой. Закончив работу, принцесса могла делать, что хочет, и часами ходила с пастухом, глядя на овец. Она смотрела, как Принц и другие собаки делают своё дело, как деликатны они с послушными овцами, как гоняют непослушных, громко лая, едва не задыхаясь от клочьев овечьей шерсти, попавшей им в горло.
Играла она и с друзьями, училась их песням, строила мостики. Иногда её охватывала такая радость, что она протягивала руки навстречу ветру и взбегала по склону, сколько хватит дыхания, а там — падала лицом в цветущий вереск и лежала, пока не отдышится.
Изменилась она и с виду. Бесформенный рот стал чуточку чётче, щёки не округлились, хотя и порозовели, и глаза казались больше, чем прежде. Нос стал крупнее и ровнее, утратив наглость, унаследованную от какой-то пра-пра-пра-бабушки, не передавшей ей ничего хорошего. Раньше задранный кверху нос подходил ей, теперь — не очень, и пра-пра-пра его бы не узнала. Он всё больше становился таким, как у Принца, а уж у него нос был длинный, чуткий, с безошибочным нюхом.
Однажды, примерно в полдень, когда овцы отдыхали, да и пастух, оставив их на собак, прилёг под утёсом, а принцесса что-то вязала, сидя рядом с собакой, которая приноровилась поймать муху, — и у неё
