безопасности». Почему не может быть принят за основу югославский прецедент, если люди Тито могут составить основу правительства в Югославии, то почему этого не может произойти в Польше?
Требование решить польский вопрос желательным для США образом не было новостью. Существеннее было то, что прежние намеки американцев о послевоенном сотрудничестве, о помощи в восстановлении уступили место противоположному.
Жесткий (и опасный) поворот американского руководства можно объяснить только новым глобальным курсом Вашингтона. У американского руководства появилось чувство ответственности за все мировые дела. Вильсонизм, мессианский либерализм, мощный порыв реформировать весь мир, сделать его «гарантированным» для либеральной демократии и либерального капитализма, охватил американскую элиту. Идеологи этого плана вопрошали: а иначе зачем было вести мировую войну? Только эта цель оправдывала в их глазах всеобщую американскую мобилизацию. Ради идеалов прежней битвы с тоталитарианизмом и тиранией они будут противостоять Советскому Союзу в Восточной Европе. Так думал Гарриман и, важнее всего, так думал президент Трумэн. Новый вариант вильсонизма: «Сделать мир гарантированным для демократии» охватил Америку и приобрел немалое влияние. Трумэн вполне мог полагать, что он реализует идеалы своего великого предшественника — Франклина Делано Рузвельта, и Трумэна вовсе не осеняло, что ФДР разделял идеи консорциума великих держав и делал это очень умело, подавая на внутренней арене как торжество демократии и вильсонизма. Трумэн был лишен талантов и изощренности, опыта и исторического видения своего предшественника. Его прямолинейность уже начала рвать узлы военной дружбы, солидарности, понимания опасности навязывать региональным мощным силам некое всеобщее видение проблем. Трумэн был частью национального консенсуса, он никогда не был государственным деятелем «наднационального» толка. У него просто не было подобного опыта.
В день беседы с Молотовым Трумэн принял военного министра Генри Стимсона. Тот предал президенту несколько машинописных листков. Концовку текста Стимсон дописал только утром этого дня: «В течение четырех месяцев мы, скорее всего, завершим создание самого ужасного в человеческой истории оружия, одна бомба которого может разрушить целый город». В настоящий момент только Соединенные Штаты способны создать такое оружие. «Единственной державой создать подобное оружие в течение нескольких лет является Россия». Трумэн полностью согласился с необходимостью проекта «Манхэттен».
Польша
В дни определения послевоенного мироустройства, весной 1945 г., американское руководство в своих отношениях с Советским Союзом поставило задачу проконтролировать и изменить советскую политику в наиболее важном для СССР пункте — отношений СССР с его главным европейским соседом — Польшей.
Почему Польша? Почему эта страна стала точкой столкновения Америки с Россией? Американская сторона выбрала в качестве теста крайне неудобный пример. Как справедливо указал еще в Ялте Сталин, «для России Польша — не только вопрос чести, но вопрос безопасности». Для любой великой державы вопрос безопасности был важнее всех прочих. В этом плане Россия Сталина ничем особенным не отличалась — Соединенные Штаты защищали бы свою безопасность с не меньшим упорством.
Прискорбным является то, что единственным политиком в окружении Трумэна, придерживающимся реалистических взглядов на мир, был далек от личных связей военный министр Генри Стимсон, который указывал на то, что географическая близость должна рассматриваться, по меньшей мере, с той же степенью серьезности, что и универсальные принципы народоправства и т. п.
И Америка решительно встала против России в Польше — там, где Россия никак не могла отдать собственную безопасность, связи армии в Германии с Советским Союзом в чужую собственность. Америка выдвинула «откладывание прежних решений, знаки новой тревоги, озлобление, громкие протесты, полную идентификацию взглядов, своих и лондонского польского правительства, — и все это в отсутствие в самой Польше собственно американских войск — для нового решения польской проблемы».
А ведь это было то время, когда вместо понятия национальный интерес все затмило понятие «национальная безопасность». Именно из этого угла вышла холодная война. Гарриман говорит в государственном департаменте в апреле 1945 г.: «Русские планы по созданию государств-сателлитов являются угрозой для мира и для нас. Советский Союз, как только получит контроль над окружающими территориями, будет пытаться проникнуть в следующие ближайшие страны». Поэтому Соединенные Штаты обязаны сделать из Польши «контрольный случай» и постараться сократить советскую зону влияния. «Советскому Союзу нужно противостоять в ныне соседствующих с ним странах».
Для того чтобы американская точка зрения на мир как на систему, контролируемую из Вашингтона, возобладала, считалось необходимым вынудить Советский Союз безоговорочно признать право заокеанской державы определять ход развития его связей с непосредственными соседями. По воле США СССР должен был «забыть» о том, что предвоенная Польша была исключительно враждебна по отношению к своему восточному соседу, что даже при непосредственной угрозе национальному суверенитету в 1939 г. она отказалась сотрудничать с СССР, забыть, что предвоенная Польша была бастионом антисоветизма, главным звеном созданного Западом «санитарного кордона» вокруг СССР. Должно было случиться так, чтобы СССР забыл о 600 тыс. павших за освобождение Польши советских воинах, о том, что национальное возрождение Польши стало возможным лишь ценой жертв, понесенных Советским Союзом.
Глава Советского правительства И. В. Сталин писал президенту Трумэну: «Вы, видимо, не согласны с тем, что Советский Союз имеет право добиваться того, чтобы в Польше существовало дружественное Советскому Союзу Правительство и что Советское Правительство не может согласиться на существование в Польше враждебного ему Правительства… Попросту говоря, Вы требуете, чтобы я отрешился от интересов безопасности Советского Союза, но я не могу пойти против своей страны».
Есть значительная доля иронии в том, что американское руководство, сделавшее польский вопрос ключевым для определения своих отношений с СССР, выступало за «демократизацию» варшавского правительства. Эта «демократизация» должна была произойти путем передачи всей государственной власти в новой Польше эмигрантскому правительству в Лондоне. Псевдодемократический характер этого лондонского правительства был довольно хорошо известен. Весь мир наблюдал за восстановленной в 1918 году Польшей. Даже невзыскательный американский политик не мог квалифицировать режим Пилсудского иначе, как диктатуру, наложившую запрет на основные политические свободы. Охваченный самомнением, режим панской Польши не признавал факта существования в рамках своего государства миллионов украинцев и белорусов. Антисемитизм довоенной правительственной верхушки панской Польши известен, как известно и то, что эта страна с 1934 года» пыталась сблизить свою внешнюю политику с курсом гитлеровского рейха. Возвратить таких политиков и их прямых идейных наследников в Варшаву в 1945 г. значило надругаться над жертвами второй мировой войны.
Невозможно себе представить, чтобы США после победы в войне позволили кому бы то ни было диктовать им условия отношений с соседней страной. Невозможно себе представить, чтобы любое американское правительство удержалось у власти, заяви оно, что для поддержания мира нужно следовать советам из другой столицы, отстоящей от Америки за тысячи километров.
Возможно лучший исследователь современной дипломатической истории Дж. Л. Геддис: «Не многие историки готовы отрицать сегодня, что Соединенные Штаты были намерены доминировать на международной арене после второй мировой войн задолго до того, как Советский Союз превратился в антагониста». Консультант исследовательского центра «РЭНД корпорейшн» К. Лейн: «Советский Союз был значительно меньшим, чем это подавалось ранее, фактором в определении американской политики. На самом же деле после второй мировой войны творцы американской политики стремились создать ведомый Соединенными Штатами мир, основанный на превосходстве американской политической, военной и экономической мощи, а также на американских ценностях».
Трумэн стремительно двигался в этом направлении. Старый «двор» Рузвельта видел его движение в противоположном направлении. Резонно представить себе, что Трумэн мог пойти и иным путем, но, первое, он был жертвой уже устоявшейся точки зрения (Леги-Гарриман-Форрестол). При этом нельзя не признать, что Трумэн искренне считал тех, к кому обращался за советом лучшими специалистами предшествующей администрации. (Он не обращался пока из прежних видных советников только к Гарри Гопкинсу). В середине мая, когда у Трумэна появились первые сомнения, он сказал дочери Рузвельта (возможно, в качестве самозащиты), что все его советники требуют «твердости в контактах с русскими».
Во-вторых, пресс обстоятельств — стремление показать себя энергичным лидером, твердым и
