Русские не так уж нужны
Трумэн спросил, как отвечать на требование русских поделиться германским флотом? Черчилль считал, что «следует приветствовать выход русских на широкие мировые воды и сделать это следует в великодушной манере. Это затронет проблему Дарданелл, Кильского канала, Балтики, Порт-Артура. Трудно отрицать за русскими права на треть трофейного флота». Но вопрос этот следует связать с развитием событий в Центральной Европе.
Быстро подготовленный к роли первостепенной важности дипломатического творца, президент Трумэн был настроен таким образом, что великий подвиг русских, вынесших на себе основную тяжесть войны, терял для него свою значимость. Зато приобретали все более весомую значимость раздражение нового президента по поводу практически всех аспектов европейского урегулирования. У него возникает злость и ярость в отношении советской политики, в отношении советских намерений. Все до единого окружающие отмечают его почти «обиженный», мрачный вид, настроение человека которого обвели, но который еще покажет.
Чем Россия не удовлетворила миссурийского политика, капитана первой мировой войны, прежде никогда не испытывавшего интереса к внешней политике?
На конференции в Ялте было решено, что Германия выплатит пострадавшим от ее агрессии странам репарации — 20 млрд. долл. Половину этой суммы, как было условлено, получит Советский Союз. Г. Трумэну эта договоренность не казалась рациональной, и он ее пересмотрел. Это было вопиющим нарушением союзнических соглашений. Пока Советская Армия являлась основной силой, противостоящей Германии, американскому руководству казалось резонным соглашение, по которому разоренная войной страна надеялась получить частичную компенсацию. Но вот смолкли пушки и главенствующими стали мотивы стратегического свойства: не ослаблять Германию, большая часть которой оказалась под управлением США, Англии, Франции, а превратить ее в бастион против СССР — вчерашнего союзника.
Теперь, читая переписку Макклоя, Бирнса, Ачесона, Клея и президента Трумэна, мы твердо можем сказать, что Америка не планировала позволить Советскому Союзу получить хотя бы долю того, что Москва хотела бы иметь для восстановления цивилизованной жизни в разоренной стране. В Потсдаме Поули совершил подсчеты, согласно которым в западных зонах даже при больших усилиях можно было реквизировать не более 1,7 млрд. долл. — в пять раз меньше, чем желал получить один лишь Советский Союз. Поули посоветовал государственному секретарю Бирнсу даже не упоминать ясно очерченные цифры, а говорить с русскими о процентах. «Одно лишь упоминание цифр может сорвать подписание союзного соглашения».
Игнорировали ли американцы репарации и трофеи вовсе? Сами американцы признают, что, передавая назад русским неверно оккупированные земли, американские войска вывезли с собой более 10 тысяч груженых грузовиков в дополнение к скоту, автомобилям трофейным.
На этот раз речь не шла о тактике, о деталях, о частных явлениях. Речь шла о ключевом вопросе: какой будет Германия в Европе, желательной для Соединенных Штатов. Именно здесь проходит водораздел: до конца июля 1945 г. американцы обращались со своими советскими союзниками как с самыми важными партнерами в войне и мире, как с будущими союзниками на Тихом океане, как с коллегами по Совету безопасности Организации Объединенных наций. Рузвельт и Хэлл не позволяли себе нелепого раздражения на фоне эпической драмы, пережитой Советским Союзом и нужды Америки в могучем союзнике.
Наступили иные времена. В присутствии своих коллег-американцев государственный секретарь Бирнс посчитал возможным выговорить советской делегации, что «германский народ в условиях демократии покажет себя гораздо лучшим союзником, чем Россия… Слишком много различия в идеологии существует между Соединенными Штатами и Россией, чтобы можно было долговременную программу». Зная, каково отношение России к только-что казнившей ее Германии, президент Трумэн счел возможным сообщить участникам конференции, что «Германия превратится в достойную нацию и займет свое место в цивилизованном мире». А если бы Сталин в тот же день сказал подобные слова о Японии? А президент Трумэн без обиняков говорил о том, что обновленная и денацифицированная Германия — как часть некоммунистического мира и стабильной Европы — является более желаемой целью для Соединенных Штатов, чем все эти репарации и четырехсторонний контроль, которые способны только усилить Россию в послевоенную эпоху.
Но своеобразным пиком нового отчуждения был вопрос о признании Италии, за что энергично выступали США. Черчилль обрисовал Италию как страну со свободной прессой, где дипломатические миссии свободно вершат свою работу. В Бухаресте же британская миссия была посажена под арест. Создан железный занавес. «Все это сказки!»— воскликнул Сталин. Черчилль: «Государственные деятели могут называть заявления друг друга сказками, если им это хочется. Болен пишет, что „ни в одном моменте Потсдамской конференции разрыв между Россией и Западом не был столь глубоким“. Трумэн полностью поддержал Черчилля.
Вечером Черчилль лорду Морану: «Ах, если бы это случилось в Ялте!. Но сейчас уже слишком поздно». История делает в этом месте значительную отметку. На повтор предложения Трумэна о среднеевропейской федерации Сталин отвечает: «Этот вопрос не подготовлен к дискуссии». По вопросу о свободных водных путях в Европе, Трумэн попросил от Сталина уступки. «Нет», — сказал тот и повторил отказ по-английски. Трумэн побагровел. «Я не могу понять этого человека» — слышали сидящие рядом. В письме матери Трумэн назвал русских «самым свиноголовым народом в мире».
Англичане не желали платить за поставки продовольствия в свою чрезвычайно индустриализованную зону оккупации и их никак не волновали страстные просьбы советской делегации. 25 июля Черчилль говорит Сталину, что хотел бы получать в обмен на индустриальные товары Рура сельскохозяйственную продукцию Восточной Германии.
Помощник госсекретаря Уильям Клейтон старался объяснить подкомитету по репарациям, что германская экономика должна платить за свои импорт до выплаты репараций. Он объяснил: «Это как получение доходов от больших корпораций. Иначе кредиторы не получат ничего». Русские ответили, что их народ, после стольких невероятны жертв, не может понять, почему немцы в первую очередь должны платить банкирам Уолл-Стрита. Молотов: «Ваша комиссия по репарациям и ваше правительство не определило даже „цифры для дискуссий“ в вопросе о репарациях».
Отметим 27 июля 1945 г., нерадостная дата в быстро ухудшающихся межсоюзнических отношениях. Государственный секретарь Бирнс заявил, что русские извлекут столь важные для них репарации из их собственной зоны оккупации; возможно им удастся продать сельскохозяйственной продукции западным индустриальным зонам примерно на 1,5 млрд. долл. на протяжении 5-6 лет покупая индустриальное оборудование.
20 миллиардов
Озлобление советской стороны, по меньшей мере, можно понять: когда русские дивизии выручали американцев и англичан в Арденнах, речь в Ялте твердо шла о 20 млрд. долл. репараций. А теперь оказывается, что это была «основа для дискуссий». Государственный секретарь США полгода назад был благодарен за спасение Западного фронта, а теперь Бирнс называл двадцатимиллиардные репарации непрактичными. Министр иностранных дел СССР Молотов требовал назвать конкретную цифру германских репараций, а американский министр словно его не слышал. Кто виноват в этом быстром взаимном охлаждении? Разве Москва выдвинула новые условия, нарушила прежде данное слово? Молотов: «Означают ли слова государственного секретаря, что каждая страна свободна в своей зоне оккупации и может действовать не оглядываясь на других?» Бирнс ответил: «Именно так». Молотов заговорил о Руре и фактически обвинил Бирнса в создании препятствий Советскому Союзу действовать в соответствии с программой разоружения. Бирнс не согласился с этой оценкой.
К концу июля победного 1945 г. советской стороне стало ясно, что искомых многомиллиардных репараций они не получат. Американцы стали занимать невиданные по жесткости позиции. Возможно, единственным позитивным шагом было данное 29 июля 1945 г. согласие американской стороны на польскую администрацию по Одеру-Нейссе (вплоть до конечного мирного договора). Американцы соглашались передать четверть оборудования Рура в обмен на продовольствие и уголь восточных земель Германии (теперь уже западных земель Польши). Могли ли поляки произвести необходимый эквивалент? Молотов требовал обозначить некие сопоставимые объемы восточной и западной продукции, но американцы от цифр бежали стремглав. Бирнс продолжал настаивать, что в руках русских и поляков — половина германских
