и доктрин — „нет ничего, чем они восхищались бы больше, чем сила… Единственным способом избежать худшего является братская ассоциация англоговорящих народов“.
Зал замер. Происходило страшное и печальное; обозначились контуры нового столкновения в мировых масштабах. Черчилль метал грома и молнии. Под занавес речи президент Трумэн, усиленно аплодировавший словам британского экс-премьера, послал оратору вдохновенную записку: «Уинстон, самолет из Канады только что доставил превосходный виски». Эффект этой записки легко обнаружить, читая концовку фултонской речи 5 марта 1946 г., где Черчилль, неожиданно смягчившись, воздал хвалу «нашим русским боевым товарищам». Эта речь имеет отношение не только к алкоголю. Не российская сторона сохраняет сегодня «железный занавес» в своих контактах с Западом, внутри которого перемещение так упрощено.
Черчилль говорил, что русские не желают войны, но они желают иметь плоды войны, «ныне происходящего распространения их мощи и идейного влияния». Им может противостоять только союз англоязычных народов, союз Британии и Соединенных Штатов. Ибо он знает, что русские более всего уважают силу, и более всего презирают слабость — а более всего военную слабость. Оптимальным курсом на будущее У. Черчилль считал «братскую ассоциацию говорящих по-английски народов». Ассоциация должна была стать военным союзом, ибо «все, что я видел во время войны, убеждает меня в том, что на русских ничто не производит большего впечатления, чем сила». Это было начало трагического пути гонки вооружений. Аудитория читала на лице президента Трумэна полное одобрение. Он несколько раз аплодировал английскому политику.
Запад не сразу принял предлагаемый опасный курс. Редакционные статьи газет обвиняли Черчилля в отравлении и без того сложных отношений. Уолтер Липпман назвал выступление «почти катастрофической ошибкой». Гарольд Икес назвал президента «глупцом». Генри Уоллес требовал отмежеваться от Черчилля. Испуганный Трумэн, возвратившись в Вашингтон, сказал, что ничего не знал о содержании фултонской речи Черчилля. Сталину было послано приглашение посетить Соединенные Штаты и сопровождать его в университет Миссури для подобной же речи. Но печально знаменитое выступление У. Черчилля в Фултоне соответствовало настроениям правых сил в США, решивших «выяснить свои отношения» с Востоком. Гарриман, Форрестол, Леги, Ачесон одобрили фултонскую речь. Форрестол с удовлетворением пишет в дневнике, что Черчилль согласился с моим анализом: «Мы имеем дело не только с Россией как с национальной единицей, но с экспансионистской мощью России времен Петра Великого да к тому еще плюс и дополнительная миссионерская религиозная сила». Черчилль добавил внимательно слушавшему его Форрестолу, что «влияние России проникнет через Германию в Голландию и Бельгию, перерезая тем самым сонную артерию Британской империи». Русские не знают таких понятий как «честное ведение дел», как честь», «доверие» и даже «правда» — они эти понятия воспринимают как негативные. «Они постараются попробовать на прочность каждую дверь в доме, войдут во все не закрытые двери, а когда навестят все доступное, удалятся и с гениальной простотой пригласят вас отужинать этим же вечером».
Форрестол пишет 11 апреля коллеге по бизнесу Кларенсу Диллону: «Комми стремительно продвигаются во Франции, на Балканах, в Японии и повсюду, где подворачивается возможность. Их преимущество — в наличии во всех этих странах коммунистических партий… Мне кажется. Что нынешняя угроза посильнее той, что мы видели в тридцатых годах. Надеюсь, еще не поздно».
Во время встречи со Сталиным новый посол Беделл Смит спросил прямо: складывается ли у Кремля представление, что США и Британия объединяют усилия против России?». Сталин ответил утвердительно.
После Фултона
Военно-морской флот пригласил шестьдесят конгрессменов понаблюдать за предстоящими в Тихом океане на атолле Бикини атомными испытаниями. Когда журналисты спросили Трумэна, разделяет ли тот антирусские взгляды, президент сказал, что «ему нечего добавить». В отношениях с журналистами возникло неведомое прежде напряжение. Все чаще звучало: «Без комментариев». Как пишет современный историк, «издателям „Лайфа“ и сходной республиканской „Тайм“ было теперь абсолютно ясно, что Трумэн — человек средних способностей и выпавшая на его долю задача слишком велика для него». Жена сенатора Тафта сказала: «Трумэн — это ошибка». В газетах обсуждали его крепкие напитки и неистребимую любовь к покеру.
3 июня 1946 г. вернувшийся из Англии Леги утверждает, что американские и британские войска в Германии абсолютно неспособны остановить русское наступление на Запад. Черчилль полон горечи по поводу политики Эттли в Египте и решения «оставить Индию».
Язык, которым начала говорить американская дипломатия, уже резко отличался от корректности посланий военных лет. Отныне открытая воинственность стала господствовать в тоне американской дипломатии.
В возникавшей ситуации лишь наиболее хладнокровные среди американских государственных деятелей стремились сохранить трезвость мышления и сберечь «тропу мира» — советско-американское взаимопонимание. Наиболее выдающийся из представителей рузвельтовской плеяды, оставшийся в правительстве, — Г. Уоллес писал Г. Трумэну через десять дней после речи У. Черчилля в Фултоне: «Многое из поведения Советов в последнее время объясняется их тяжелыми экономическими нуждами и их постоянным чувством отсутствия безопасности. События последних нескольких месяцев возвратили Советы к их господствовавшим до 1939 г. страхам капиталистического окружения». Уоллес предложил послать в СССР экономическую миссию. Трумэн категорически отверг эту идею. Намерение Вашингтона оказать экономическую помощь тому, кто своими жертвами сократил американские потери в мировой войне, исчезло вовсе.
К июню 1946 г. советский атомный проект стал развиваться быстрыми темпами. Началось производство металлического урана для первого советского реактора. Были подготовлены места для размещения реакторов, производящих плутоний, газодиффузионного завода по разделению изотопов и оружейной лаборатории. Как пишет Д. Холловэй, «Сталин и его коллеги не надеялись на помощь Соединенных Штатов в создании бомбы, ни на отказ Соединенных Штатов от своей монополии. Напротив, они ожидали, что Соединенные Штаты попытаются удержать свою монополию так долго, насколько это возможно и используют ее для давления на Советский Союз». Согласно широко дискутируемому тогда «плану Баруха», Советскому Союзу предлагалось отказаться от атомной бомбы и согласиться на создание мощного международного контрольного агентства до того, как Соединенные Штаты допустят контроль за своими собственными атомными бомбами и атомными установками.
Президент Трумэн тем временем держал в руках номер журнала «Кольерс» со статьей «Несчастливый год Трумэна». А мать прислала ему письмо с призывом «быть твердым». Леги со своей стороны призывал покончить с политикой умиротворения Советского Союза. В этой обстановке Бирнс «отказывался играть роль Рузвельта». А военные подготовили к июню 1946 г. план «Пинчер», рассматривавший атомную бомбу как «явное преимущество» в стратегическом военно-воздушном нападении на Советский Союз.
Иран
В начале 1946 г. Генеральная Ассамблея ООН начала рассматривать вопрос о выводе советских войск из поделенного Москвой и Лондоном в 1941 г. на зоны влияния Ирана.
Понимая важность происходящего, госсекретарь Бирнс теперь отдавал свои речи для предварительного прочтения президенту Трумэну, от прежней самостоятельности «лихого ирландца» Бирнса не осталось и следа. Так Трумэн заранее одобрил речь Бирнса в Клубе зарубежной прессы 28 февраля 1946 г., в которой «атака» на политику СССР в Иране была неприкрытой. Стало также ясно, что Бирнс отходит от «кабинетной» дипломатии к публично-массовому стилю. Он заявил, что Соединенные Штаты используют свое военное влияние для того, чтобы побудить другие страны «жить в соответствии с Уставом ООН».
Иран был готов к решению великих держав и не он диктовал условия. Иранский премьер Кавам провел три недели в Москве в феврале и марте 1946 г. и, казалось, что обстановка нормализуется. СССР пообещал вывести войска и выразил готовность к совместным нефтяным разработкам. Иран соглашался на некоторую долю автономии для иранского Азербайджана. В Тегеран Москва обещала послать самого вежливого из своих дипломатов. Кавам был особенно доволен разрешением нефтяных противоречий. Но Бирнс приказал ему даже не упоминать о нефтяных сделках при слушаниях в Совете Безопасности ООН.
Впервые после второй мировой войны в воздухе запахло порохом. Американский консул в Северном Иране ездил с инспекциями: как готовится уход советских войск. В здании госдепартамента была
