сторожа. На какую-то долю секунды его легкое звериное тело зависло в воздухе, и вот уже противники забарахтались на земле, сцепившись по-кошачьи.
То ли из-за водки, то ли из-за страха, накатившего внезапной волной, Афоныч сопротивлялся слабо — Федору без особого труда удалось уложить его на лопатки. Совсем близко от себя увидел Осьмухин расширенные в ужасе глаза, низкий покатый лоб с крупными каплями пота, нервное шевеление ноздрей. И уже руки его как бы помимо воли разрывали рубаху на груди сторожа, яростно ворошили бороду, отыскивая в складках кожи синюю пульсирующую жилку… Ах, вот она! Наконец-то!
Глубоко вонзив клыки в шею Афоныча, почувствовал Федор, как что-то теплое, вязкое, горько- соленое на вкус заструилось у него по гортани, и до того приятно, до того сладостно ему стало, что он даже заурчал от удовольствия…
Еще некоторое время из груди сторожа доносились слабые хрипы, а голова дергалась, как под током. Через минуту уже все закончилось. Издав последний вздох, словно выпустили воздух из проколотой шины, человек замер в полной неподвижности.
Только после этого оставил Федька свою жертву и, задрав к небу перепачканное кровью лицо, горлом издал звук, напоминающий отдаленно волчий вой. Его тут же подхватили собаки из ближайших дворов.
Под аккомпанемент этого за душу берущего воя, тяжело покачиваясь, побрел Осьмухин обратно…
Не сразу пришло к Федору осознание того, что он совершил. Испытанное жуткое наслаждение на время загородило в нем все мысли. Но вот постепенно, исподволь, нездоровое возбуждение сменилось раскаянием. «Боже мой! Что же это я сделал? — зашептал он как в бреду. — Ведь я же, нечестивец, человека убил!.. О, будь я проклят! За что мне такие муки? Неужто затем только меня с того света возвернули, чтоб я живых людей губил?! Ах я несчастный, несчастный!»
Бросился тут Федька на землю, стал головой об нее биться, когтями царапать. Однако скоро, обессилев, затих. Долго лежал без движения, лицом вниз, чувствуя, как медленно и неуклонно поднимается в нем, заполняя сознание, глухое, убийственное презрение к самому себе…
Но чуть только зарозовело на востоке, какой-то беспричинный страх поднял Осьмухина на ноги и заставил без оглядки бежать на кладбище.
Разрывая руками могильный холм, Федька поминутно оглядывался по сторонам. Меньше всего хотелось ему сейчас встречаться с кем-нибудь из людей.
Вот и готова нора. Юркнул в нее, как мышь, вход землей закидал. Все, теперь он в безопасности.
После первой своей вылазки три дня Федор из могилы не показывался. Правильней, конечно, будет сказать — три ночи, так как днем он обычно впадал в то сонно-расслабленное состояние, когда ни рукой, ни ногой нельзя пошевелить. Зато ночью Осьмухин, что называется, места себе не находил. Все та же страшная неумолимая сила, власть которой он уже испытал на себе однажды, упорно влекла его наружу. Федька противился ей как только мог. До боли закусив губу, в сотый раз твердил себе, что больше никогда-никогда не повторится с ним подобное…
На четвертую ночь не вытерпел все ж таки, снова наверх полез. «Ничего, — уговаривал себя Осьмухин. — Немножко прогуляюсь, а потом обратно. Не все же время в земле лежать».
Покинув свою берлогу, первым делом стал Федор глазами туда-сюда зыркать, Афонычеву могилу отыскивать, а может, и самого его даже надеялся встретить — в новом обличье. Вспомнил он, как та же бабка рассказывала ему, что некоторые люди, после того как кровь у них выпьют, тоже вроде вурдалаками становятся.
Однако все его надежды напрасными оказались. Ни Афоныча, ни могилки его он так и не нашел. Плюнул Федька с досады и пошел прочь от кладбища.
Только спустился с холма — голоса негромкие услыхал. Пригляделся Осьмухин: впереди у дороги двое. Парень и девушка. Стоят, лалакают о чем-то между собой.
Стараясь ступать как можно тише, Федька подобрался к ним поближе. Парень показался ему знакомым. Из местных, надо полагать. А вот девушку Осьмухин видел впервые. Кто она? Может, из поселка строителей, что километрах в пяти от Таежного? Или просто туристка (их сейчас много по тайге шастает)?
Молодые громко о чем-то спорили. Федька прислушался.
— Ну все, дальше меня не провожай, — говорила девушка. — Дальше я уж как-нибудь сама.
— Вот еще выдумала! — возражал парень. — Сказал, доведу — значит доведу!
— Ко-ля, не спорь! Как я сказала, так и будет!
— Да ты посмотри, темень какая кругом! Неужто не боишься? А если случится что?
— Ну что со мной может случиться? Сколько раз уже так возвращалась. А вот если тебя мой предок подловит, это, я думаю, пострашнее будет.
Видимо, последний довод убедил парня. Через минуту он заговорил, но уже не так уверенно:
— Ты все-таки смотри, Верка, поосторожней. На днях — слыхала, поди, — с одним нашим мужиком оказия вышла…
— Нет, не слыхала. А что случилось-то?
Федька, слушавший до этого не очень внимательно, вздрогнул настороженно, невольно подавшись вперед.
— Так кто ж его знает!.. — Коля важно выдержал паузу. — Нашли утром на околице с горлом прокушенным.
— Ой, господи! Не иначе — тигр.
— Может, и тигр. Хотя вряд ли. Они обычно близко к жилью не подходят. Лично я думаю — собака. Небось раздразнил ее спьяну, а она, не будь дура, и цапни его.
— Что ж, вполне возможно… — Верка как будто задумалась о чем-то, но тут же, словно устыдившись своих мыслей, решительно тряхнула головой. — Только я, Колюня, собак дразнить не собираюсь. Так что можешь не волноваться. Пошла я. Пока!
Махнув парню рукой на прощание, девушка стала быстро подниматься вверх по тропинке. Ее спутник еще некоторое время потоптался на месте, почесывая в затылке и переминаясь с ноги на ногу, но потом все же повернул к поселку.
Федька только этого и ждал. Низко пригнувшись к земле, как собака, учуявшая след, устремился он вдогонку за девушкой. Почему именно за ней (ему ведь теперь все равно было, что мужик, что баба), Осьмухин и сам толком не знал. Может, добыча ему более легкой показалась. А может, вспомнил, как когда-то давно, еще в прежней своей жизни, он вот так же ночью одну девчонку преследовал. Правда, в то время ему от нее совсем другое надо было…
Девчонка та, помнится, с ним водной школе училась. Красивая была до обалдения. Высокая, стройная, глаза — как две луны. Федька втюрился в нее с первого взгляда, ходил по пятам как помешанный. А она на него даже внимания не обращала.
Наверно, от безнадежности своего положения и решился тогда Осьмухин на дерзкий поступок. Выбрал время, когда она после клубных танцулек одна домой возвращалась, налетел, как коршун, грубо облапил, притиснув к дереву в глухом месте. Он уж и платье на ней расстегивать начал — но тут ненароком в глаза ей взглянул, и столько в них было ненависти, столько презрения, что вся Федькина решимость вдруг разом куда-то подевалась, даже следа по себе не оставила. Смешался Осьмухин, ненароком ослабил хватку. Девчонка, конечно, времени попусту терять не стала: вырвалась из его рук и — деру. Но, убегая, все же оглянулась через плечо — бросить последнее, обидное: «Ну и подонок же ты!»
Больше Федька с нею никогда не виделся (говорили, что она после школы в город подалась), но случай этот почему-то надолго ему запомнился и теперь снова пришел на память, затронув какие-то болевые струны в душе.
Нет уж, в этот раз с ним подобного не случится, в этот раз прокола не будет. Федька знал это твердо. Бесшумно перебегал он от куста к кусту, врастал телом в деревья, ни на секунду не выпуская из виду ту, кого наметил новой своей жертвой. Так увлекся преследованием, что не разглядел пенька под ногами — споткнулся, охнув от неожиданности, покатился клубком по траве.
Услышав подозрительный шум за спиной, девушка остановилась как вкопанная.
— Ой, кто здесь?
Поняв, что больше нет смысла скрываться, встал Федька во весь рост, не таясь, шагнул из темноты на
