восемнадцать
Мы приехали в пять часов утра, как я и говорил ему.
В этом утреннем, розовом свете, он стоял прямо напротив двери нашего вагона. Нахмуренный, в ожидании. В каком-то ослеплении, когда видишь только пятнами, я вышел вслед за Няней, и кивнул ему. Мы с Няней несли вдвоем ее огромную сумку, а он, как нахулиганивший и наказанный ребенок шел за нами.
— Няня, мне надо будет с ним сегодня разобраться, я завтра тебе позвоню.
Она понимающе кивнула.
— Игоряш, поедешь с нами? Мы на одной машине с Михал Михалычем, еще выпьем, посидим.
После дружного, отстраненного от московской жизни Щелыкова им не хотелось вот так сразу расставаться. Мне тоже хотелось поехать с ними.
Мы остановились у ярко освещенной и холодной стены вокзала.
— …………………………, — говорил он.
Я смотрел, как они все прощались на вокзальной площади.
— …Ассаев с женой… мне разрешил жить у него летом… и тебе тоже…
Как Игорь садился с Няней в машину, как Санька крутил головой и что-то спрашивал у Няни, наверное, про меня.
Мы долго сидели с ним на холодном полупустом Киевском вокзале, шел ремонт путей. Потом появилась электричка, но на ней мы доехали только до Солнечной, снова сидели на скамье на открытом перроне, было промозгло и очень холодно. Тетка стояла с сумкой. Мы сидели, отстранившись. Он вздыхал, будто просил прощения за что-то.
— Извините, а когда же следующая? — повернулся он к тетке.
А я содрогнулся от мысли, что он мог прикоснуться ко мне.
«Надо бы Няне позвонить. Откуда здесь позвонишь».
девятнадцать
Я стоял на Киевском, под башней с часами.
Ее машина, Няня там. Она была — яркая, пахучая, со своим открытым, искренним и располагающим лицом. С этим обнимающим голосом со срывающейся интонацией.
— Анварчик, ты меня ЛЮ?
— Да, Няня!
— И я тебя очень ЛЮ! А я уж думала — всё, кончилась сказка.
— А что за машина?
— Форд-Скорпио. Два и девять, это большой объем. Она раньше Клямкину принадлежала.
— Это который в «Песнюках»? Ничего себе, Нянь.
— У него здесь такая стереосистема навороченная, столько прибамбасов. Давай твою Вьен-вьен- Н…
Неожиданно зазвонил телефон, она вынула антеннку зубами.
— Да! — энергично, как и Герман всегда говорил. — Няня. Мушталерова. О, как! Ню-ню… пускайте молоток. Ты че, больная на всю голову? Бумага так называется, просто скажи Генычу, что Няня сказала: пускайте им на визитки молоток… Ну и что? Не вопрос!
Видел бы меня Серафимыч, он скорчился бы от ужаса, да.
— Вот ты пижда! Ну и что? Не вопрос! Запиши телефон Наташки, ей нужно будет денюжку отдать, и пропуск выпиши.
Я положил ладонь на ее черное, нейлоновое колено и повел руку выше. Она передала мне телефон.
— Не клади туда, у меня один телефон уже так вылетел при резком повороте. Фьюить, на хер.
Снова звонок.
— Да! A-а, Экипаж, узнала, — смеялась она открыто с приятно срывающейся интонацией. — О, как! Ню-ню… ну не шмогла я, не шмогла… Сделаю, не вопрос! Сделаю, а вам откат… а вы где сегодня ужинаете? Ню-ню, знаю, а давайте вместе поужинаем?
Я и вправду чувствовал себя важным, значимым человеком, которого любимая женщина везет в неизвестном направлении. И это стильно так, когда женщина за рулем.
— Няня, ты сейчас закурила, потому что о чем-то подумала? Мне так показалось.
— Здесь, — она выпустила дым и кивнула вбок. — В этом комплексе я фехтованием занималась, когда была худенькой и стройненькой, — она щурилась и следила за дорогой.
Так приятно ложится ладонь на ее шею, так красиво начинаются волосы, что непроизвольно улыбаешься.
— Я люблю с этим заниматься, — она кивнула на телевизор с порнушкой с приглушенным звуком.
— Интересно… интересно…
— Да, я себя представляю на их месте.
Удивительно холодные и маленькие груди.
Потом она резко задвигалась подо мной и задышала.
— О, Нянь, сделай еще раз такую мордочку…
Она снова скривила лицо. И я вдруг с удивлением понял, что меня умиляет это, что я очень люблю то, что так недавно меня отвращало и мучило.
— Как у ежика, Нянь.
— Да, я люблю ежей. У меня… вон… целая коллекция… мне все ежиков дарят…
— Нянь, ты знаешь, удивительно, она у тебя такая маленькая и аккуратненькая такая, как у девочки, как будто ты не рожала… А где Санька?
— Они на даче с Татуней… с бабушкой. Она не любит… когда… ее… б-бабушкой называют… ой…
— Что?
— Колется… красиво, когда там брито… только колется…
— А Олежа — это кто?
— А он Иркин брат двоюродный, Светка любовница. А жена с родителями в Панаме, они видать слишком много хапанули и теперь смотались, переждать, а он прилетает обстановку проверить. У них такая квартира агромадная на Таганке. Евроремонт.
— А Галка?
— Что, понравилась?
— Глаза красивые…
— У её Кольки жена и двое детей, а её муж на зоне, он чуть-чуть миллион не украл у Алеф-банка, он там работал, а у них же крыша ментовская, знаешь, наверное.
И мне тоже хотелось срочно найти работу, успокоить Татуню и по-мужски наладить их разобщенную жизнь. И с этим нужно что-то решить.
