кастрировали. Просто оттянули и отрезали без всяких приспособлений. Пугающе странно было, что теперь, без Асельки, могу идти сразу на все четыре стороны, а идти-то, оказалось, в итоге и некуда. Позвонил Гарнику.
— A-а… это ты… при-ивет… как дела? — голос у него был мёртвый, как будто я не живой. Я долго не говорил ему, откуда звоню, было приятно чувствовать расстояние.
— Я из Москвы звоню, Гарник, — я вернулся.
— Да ты что?!.. Ничего себе… да ты что! — голос ожил, будто я ожил для него. — Слушай, можешь мне для Билайна слоган придумать?
— Слоган… Я сейчас соображаю что-то плохо.
— Ну, ты звони, если что, — сказал он, что-то пережевывая. — Не пропадай, заезжай, если что.
Все горело, сжималось и мучило меня. Стал собираться. Надел черный костюм, в котором женился, легкие туфли с узкими, красиво закругленными носами, свой плащ. Я хотел, чтоб они видели, что у меня все хорошо, даже лучше, чем было, что я деловит и полон разных планов, что я успешен. И я так заспешил, будто опаздывал на важное свидание.
В троллейбусе и метро на меня смотрели девушки. Я тоже смотрел на них. Купил Ксении розу, купил бутылку красного вина, как будто у меня все хорошо и ничего не случилось. Доехал до них на холодном, неосвещенном 70 автобусе, все боялся пропустить остановку «Флотская». Перед их дверью у меня сразу изменилось лицо — странно, насколько я страдал в одиночестве, настолько я был весел и беспечен, когда встречался с кем-то, не выдавал своей боли.
Я обнял Ксению.
— Ну, привет, привет, — дружески хлопал ее по спине. — Привет, Аселька!
Женька сам встал в своей кроватке, держась ручками за перильца, и смотрел на меня. Я нагнулся к нему, он замер, соображая, а потом широко улыбнулся, словно защищаясь, на всякий случай.
— У-у, какой Анвар пафосный, Гарник, посмотри на него, какой он пафосный!
— Эй, бала, кала капай? — спросил он, не отрываясь от компьютера.
Когда он был маленький, их армянская семья какое-то время жила в казахском ауле, и он немного говорил по-казахски.
— Жаксы, жаксы махан кал. Рахмет сахан! — ответил я.
стрейнджерс ин де найт ту лавью ппплс и ай лав ю-ю-ю…
ла-ла-ла… ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…
…стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… л а-ла-ла и ай лав ю-ю-у… стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…
…стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…
— С почты.
— Никто Вам не звонил… Вам может месяц назад звонили.
— Звонили, доченька.
— О, боже мой…
Доченька!
— Я Вам не доченька, достали уже!
Бог ты мой…
Хоть помирай ложись…
— Жок-жок, кирек имес, сахан рахмет!
Я решил, что ничего не буду рассказывать.
— А что мать ее?.. А Аселька?.. — все выспрашивала Ксения на кухне.
Я вдруг увидел на шкафу пластиковую игрушку, которую привез для Женьки, она так же лежала там, как я ее и положил два месяца назад.
— Они же всю жизнь прожили вдвоем, Ксения, — сказал я. — Ведь отец их бросил, когда Асельке было семь лет. С тех пор они только с матерью.
— У нее мать страшная женщина, скажу я тебе, я же ее тогда видела, так все запущено! Мы выпили.
— Я пас, — сказал Гарник. — Надо слоган для Билайна придумать.
— Мне так жалко тебя, Анвар, — вдруг сказала Ксения. — Ведь ты тоже был маленький, как Женька, тебя тоже мама рожала…
— И я заметил, Ксения, когда у нас с Аселькой все хорошо, матери ее плохо, она одна… а когда мы с Аселькой ссорились и не разговаривали, то мать расцветала, она даже ко мне начинала хорошо относиться, представляешь? А я приехал с грошами, у меня там не было работы, там вообще мало у кого есть…
«Какие-то художники их знакомые, весь день играли в пинг-понг. Их деревянный дом казался заброшенным, умершим. И только звон пинг-понга. Там такой густой вдруг повалил в октябре снег. Ночью я слышал, как ломаются, трещат и обрушиваются от тяжести снега ветви. А утром все растаяло, и земля была зеленая от листьев. Ночью снова ветрено и холодно. Густо сыпались вдоль стен домов и по всей улице желтые листья, как беженцы какие-то, а между ними летала летучая мышь и сиротливо цеплялась за жестяной подоконник ярко освещенного окна. Кипение листьев в сухих арыках… И вот там, в Азии, все это мне вдруг так напомнило Крым. Я шел по улице, а мне навстречу, из темноты парень казах, что-то не так в нем было, он подошел вплотную, посмотрел в мое лицо, блеснул глазом, блеснул смешными золотыми зубами и пошел дальше, я медленно обернулся и тогда увидел, что у него в руке нож с длинным лезвием».
— …мало у кого есть работа, я все пытался устроиться, Ксения, но у меня ничего не получилось…
— А мать её что?
— …………………………… — говорил я.
…стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…
…стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…
стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…
«Скорую» вызвать?!
Не стучите, это стекло!
А перед глазами фото, где они с мамой: санаторий на Кавказе, на тропинке под пальмами невысокого роста женщина казашка, уставшие, измученные жизнью глаза, держит за руку высокую худую и нескладную девчонку, бантики, гольфы; девочка смотрит открыто, с беззащитным интересом, подогнула ножку и одну ступню в сандалике поставила на другую.
— Сейчас, — я ушел в ванную. Эта фотография разрывала мне сердце. Я, наверное, слишком громко застонал.
— Ты чего, Анвар?!
