Дождь. Сижу в ЗАО «Горнопроходческих работ I». Старое здание на Малой Дмитровке. Они роют тоннели. Димка придумал для них слоган: …И БУДЕТ СВЕТ В КОНЦЕ ТОННЕЛЯ.
Потом на запись в «КРАФТ ВЕЙ» недалеко от станции метро «Алексеевская». Устал уже от подобострастных, проплаченно-радостных отчетов про 850-летие Москвы.
Потом надо было ехать к Юлии Алексеевне.
На улице Чехова проезжающая мимо легковая машина с зеркальными стеклами резко схватила мое отражение и уволокла с собой. Я растерялся и замер перед дорогой, как перед пропастью.
шестнадцать
Я вдруг заметил, что на мне улыбающееся лицо.
Как хорошо, что он позвонил! Хорошо, что мы снова встретились. Ехал и все собирал улыбку на лице, прогонял ее, а она снова проступала изнутри. Смешно, что все-таки боялся, что Суходолов «голубой», задолбали, бля, советчики всякие и завистники. И как всегда не было денег угостить его Массандрой, что за жизнь, бля…
Был в ЗАО «Вторчермет» — тоже отчитались по 850-летию. Усталый возвращался в душном автобусе. Выпукло золотился пруд. Много купающихся. Так захотелось искупаться.
Сейчас приду домой, переоденусь, куплю баночку джин-тоника и тоже пойду купаться, как молодой француз. Выгреб рекламки из ящика, кроме них, там ничего и не было. Зашел в свою комнату в пещере, посмотрел на матрас и понял, что спать хочу больше чем купаться. Разделся и лег. Лежал и успокаивал бьющееся сердце. Считал до десяти и наоборот. Дрочил просто так, чтобы успокоиться и не думать ни о чем. Зазвонил телефон. Блин, надо было выключить!
— Анвар, ты чего сейчас делаешь?
— Дро… так, ничего, Ксения.
— Анвар, мне вырвали зуб, я сейчас отхожу от заморозки, может быть, встретимся?
— Ксения, как хорошо, что ты позвонила! Я так хотел искупаться, а пришел и спать лег.
— А, ну ладно, прости, что я… просто Гарник уехал на какие-то свои переговоры.
— Да нет, нет, обязательно встретимся, искупаемся. Я все лето хотел искупаться. Ты где сейчас?
— Я? Я не знаю, я спрошу.
Я засмеялся.
— Ну да, я же на «Водном» стою.
— Садись на семьдесят второй и доедешь прямо до «Байкала», я буду ждать тебя на остановке.
— А как ты думаешь, мне можно пить после анестезии?
— Давай встретимся и там решим.
Так было радостно на душе. Я немного полежал, слушая, как бьется сердце. Потом оделся. Подвернул снизу джинсы и босиком вышел на улицу, радуясь от этого, как городской мальчик в деревне. С радостным чувством в душе прошел мимо этой грустной заброшенной «Волги», купил в киоске две зеленые банки джин-тоника. Сидел на корточках возле остановки, ждал автобус и с радостью слышал за спиной лай собаки, звук плюхающихся тел, крики детей, тихое радио из открытых дверей машины, большое гудение города. Солнце жарко давило на веки, холодные банки джин-тоника стояли на земле передо мной. Подъезжали автобусы, выходили люди, смотрели на меня и, наверное, думали, что я жду свою девушку. С радостью покурил, но пить не стал. Появился длинный семьдесят второй. Она вышла из дальней двери и поразила меня своей красотой. Короткие черные волосы, черные, блестящие глаза и белое трикотажное платье до пят. Оно так облегало ее фигуру, и оказалось, что она худенькая и очень стройная.
— Ты сидишь тут такой пафосный, как хулиган.
— Так здорово, что ты позвонила, я б так никогда и не собрался купаться, наверное. А уже лето. Лето, а вот только казалось, блин, как время летит.
— Я, наверно, не буду пить, Анвар, мне же анестезию делали, еще как-то не так повлияет.
— Ладно, Ксень, надо подождать.
— Ой, смотри, Анвар, какой котя, прямо как наш Женька, — она проводила взглядом маленького мальчика с мамой. — А покажи, как ты показываешь, как наш Женька улыбается незнакомым.
Я замер, доверчиво и беззащитно посмотрел на нее и вдруг широко улыбнулся, будто защищаясь. Она счастливо засмеялась.
— А ты знаешь, мы однажды с Гарником ругались, не однажды, мы теперь всегда ругаемся, а он лежал в кроватке, и мы что-то замолчали, знаешь, как передышка. И вдруг он говорит: «Папу жалко». Мы даже испугались: кто это сказал?
Я засмеялся.
— Почему папу, а не маму? Может быть потому, что он мальчик, как ты думаешь, Анвар?
— Не зна-аю.
Мы обошли пруд, сели в траве. Я открыл банку.
— Интересно все-таки, можно мне пить или нет, как ты думаешь?
— Думаю, что уже можно.
— Почему?
— Анестезия, это же не антибиотик, понижающий давление, правильно?
— Думаю, да.
— Тогда можно. Спиртное опасно только вместе с понижающим давление препаратом, точно.
— Думаешь?
— Точно, я прямо почувствовал сейчас, что можно и ничего не будет.
— Тогда выпью. Ты будешь виноват, если я умру, и наш Женька останется сиротой.
— Не дай бог.
— Не дай.
Мы стукнулись с ней тонкой жестью банок и выпили. Тонкие пальцы ее казались морщинистыми, как у многих брюнеток.
Холодный, радостный и приятный запах новогодней елки. Я крутил банку в руке.
— Так надоело, Анвар, эти любовные романы переводить! Мне кажется, что у меня из-за них зуб разболелся.
— Да?
— Ладно, если б были французские, а то ведь американские.
— А сколько они тебя платят?
— Шестьсот долларов. А где Гарник может быть, как ты думаешь?
— Он же что-то про итальянцев каких-то говорил, что он будет насчет дизайна их торговой марки говорить.
— Вкусный этот тоник, я именно Greenalls люблю, Анвар.
— А я только его и беру, Ксения.
— Ой, смотри, Анвар, какая маленькая котя!
— Кто?
— Девочка, маленькая, как наш Женька.
— Где ты их видишь всех?
— Да вон же.
— А, там. А где Женька?
— С бабушкой, на даче. Я тоже хотела уехать. Анвар, а ты Асельку любил?
— Я… я тут зимой так напился, что понял, что я все-таки очень сильно ее любил, Ксения.
