Асель на два года, а теперь уйду навсегда. И в этом уже будет его вина. Подтвердились самые блядские и примитивные предположения людей, над которыми я посмеивался и которым никогда не верил. О, тупой ты. Надо сделать так, как будто ничего не было. И этот мальчик будет меня ждать, у Суходолова, наверное, не будет денег. Будут стоять вдвоем, и ждать, а мальчик не будет знать, кого они ждут. Он что-нибудь соврет, и в «Макдоналдс» уже не пойдут.
Я пил чай. Мимо ходил бодрый Димка и выщелкивал языком мелодию.
— Тебе вчера опять Кирилл звонил.
«Да, он просто обезумел, когда говорил: а ты че, бля? Че ты, бля»?
— Я говорил с ним, мы потеряли его, окончательно свихнулся на голубой тематике, любит сперму…
«В тот момент он уже не соображал, что делал и говорил».
— Знаешь, Анварка, видел в книжном портрет какого-то поэта в юности, Байрона, наверное, и надпись такая: «Уже одинок»…
«Да, надо будет пойти к этому кинотеатру. Ты доброе дело сделаешь. Чтобы он себя не казнил там, но. Еще под машину бросится. Да, пойду».
— А сколько сейчас время, Дим?
— Третий час.
«Успеваю».
— А что одиночество? Самое поэтическое состояние, бля.
«Как же все-таки сильно и беззащитно колотилось его сердце».
— Да, самое прекрасное божественное состояние, бля!
«Не может так колотиться сердце у конченого человека, факт».
— А сколько сейчас время, Дим… а, да, я уже спрашивал…
«Он знал, что может все разрушить одним движением, все наши братские и такие мужские разговоры двух понимающих литературу людей, двух неподкупных людей, может быть одних во всей Москве. Он именно этого и боялся, что я все не так пойму. Ебаное тело».
— Так хочется любви, Анварка! — вдруг сказал Димка и бессильно засмеялся.
С таким отчаянием он это сказал, и я очень хорошо его понял и почувствовал, и засмеялся вместе с ним.
— Да, Дим, точно… Так, а сколько сейчас время?
Был ослепительно солнечный день. Солнце утомляло лицо. Я стоял в тени возле парадного входа кинотеатра «Варшава» на «Войковской». Два парня дождались своих девушек и сразу стали другими. Еще один парень ждал девушку и держал розу бутоном вниз, чтобы ее лепестки не устали и не осыпались раньше времени. Еще одна девушка не выдержала и побежала к своему парню. А я ждал Сух од олова. Жалко, что проходит лето.
Я издалека увидел его. И потому, как осторожно он шел со своей вечной сумкой через плечо, я понял, что он не надеялся увидеть меня здесь, шел просто так, на всякий случай, убедиться, что меня нет, и в то же время, боясь, что меня нет. Я увидел, как он идет, понуро склонив голову, по привычке пряча свою сухую ручку, и обрадовался, что все-таки притащил себя сюда.
Мы поздоровались, как обычно. На его равнодушном лице ничего не было. И мне, наверное, было более неловко, чем ему. Хотелось пошутить.
— О, а почему Юки нет?!
— Что? Да-а, он так радовался, собирался, а его Канаева не пустила.
— Почему?
— Почему? — он косился на меня, но я знал, что на меня он сейчас не смотрит, не видит меня. — Да меня как будто черт за язык дернул, и я сказал, что ты с нами пойдешь, я тоже радовался. А она, как узнала, что ты с нами пойдешь, устроила скандал и не пустила Юку. Он плачет там.
— Дура она, что ли?!
— Я не ожидал от нее такой реакции, — он пожал плечиками. — Она считает тебя «голубым».
Он тихо и неразборчиво сказал что-то и кашлянул. Прокашлялся.
— Она, наверное, мне назло, — хрипло сказал он. — Она почему-то ненавидит, когда мы вместе.
— Все равно давайте сходим в «Макдоналдс», раз уж это…
Молча прошли через парк. Казалось, что листья шевелятся от жары. Я положил ладонь на макушку. Горячие, гладкие волосы. Вышли из парка, и я подумал, что также тихо мы сейчас разойдемся в разные стороны, боясь обернуться, ежась спиной, кривя лицо от стыда. Какой сейчас может быть «Макдоналдс»?
Еще жарче обрушилось солнце на открытом пространстве. В голове красная, жаркая, арбузная отупелость и тяжесть. Мне показалось, что у меня насморк.
Ослепительно блистают трамвайные рельсы, выгибаясь дугами на далеком бугре. Из сияющей пустоты выезжали половинки машин, потом к ним присоединялись другие половинки. Из сияющего клубка вдруг материализовались люди. Потом снова пропадали в слепо мельтешащем велосипедными спицами воздухе. Из-за бугра поднимались трамвайные рожки. Потом выскользнула, неожиданно проявилась и поплыла сбоку от них белая крыша, под которой пустота. Потом отдельно от крыши вытянулась, потянулась и резко выпрыгнула оторванная желтая половинка кузова. Весь трамвай, разложенный на три части, дрожал и плавился, будто на тряпочном экране, по которому провели рукой.
Мы осторожно ступили на трамвайные пути, я медленно повернул голову, посмотрел на Суходолова, на его лицо сбоку, на блистающие вдали дуги трамвайных путей, и что-то произошло… какая-то невидимая вспышка, нечто мелькнуло, переставилось между нами, я вздрогнул… И мы оба вышагнули из этой полосы, я все ещё слышал истеричный и насморочный трезвон трамвая. Я не знал, сколько прошло времени, и что это было. Но это случилось, и я оглянулся абсолютно другим человеком. Было прохладно. Промелькнула «скорая помощь», смешно, если б меня сбила «скорая помощь».
— Слушайте, я сейчас подумал, а зачем нам «Макдоналдс»? Я знаю одно кафе.
Он неуверенно пожал плечами.
— Вам там понравится! — засмеялся я.
— Да, я тоже думаю.
— Это французское кафе, — я снова засмеялся.
— Такой хороший у тебя этот смех.
Мне тоже понравилось, как я засмеялся. Я никогда раньше так не смеялся. Это был очень хороший смех.
Мы пошли в «Дели Франс», в котором я хотел посидеть с Полиной. Ей бы понравилось здесь. Было видно, что ему здесь нравится. И чувствовалось, что сейчас ему везде было бы хорошо. Как и мне. Он спокойно говорил, что Канаева и Мороков, как всегда, в августе уедут в Ялту, и будут жить у его матери Сани Михайловны, а он останется один в их квартире, и я тоже могу пожить у них до сентября.
— Я никогда не спрашиваю, где ты живешь, что ты делаешь, просто останется свободная комната, и ты можешь до сентября пАжить там, если хочешь. Ты же знаешь, мы там встречались с тобой. Там чисто и светло.
Я теперь знал, что он поднимает это «А», когда волнуется.
— Если бы ты знал, где я все это время жил, конечно, поживу!
Он радостно потер макушку.
— Это сахар, Алексей Серафимович.
— А я думал, это леденцы какие-то.
— Нет. Вот так отрываете и сыпете, все.
— Надо же, удобно — сахар из трубочки.
— Вы только с этими сливками аккуратнее.
— А что?
— Да, они как будто специально созданы для того, чтобы на штаны брызгать… о, у Вас получилось!
— Я сразу понял, как надо сделать.
— А у меня никогда не получается, я их боюсь.
