камни. Когда же спрашивали его, зачем он это делает, отвечал, что целует углы тех домов, в которых плачут ангелы от творящихся там беззаконий, и бросает камни в углы тех домов, откуда праведной жизнью горожан изгонялись бесы и повисали на углах, где блаженный и добивал их камнями.
Блаженный Прокопий, Вятский чудотворец (память 21 декабря ст. ст.), когда духовник попросил его помолиться о своей жене, страждущей «зубной болезнью», вырвал свой собственный зуб и, протянув духовнику, сказал: «Возьми». Зубы у жены священника тут же перестали болеть.
Юродивые всегда были великими постниками (даже если ели на глазах у всех в Великий пост мясо), молитвенниками (даже если бесчинно вели себя в церкви), прозорливцами и чудотворцами (даже если казались вовсе безумными). Их поведение –
Их, выражаясь языком постмодернизма, «переформированная» (преображенная) реальность оказывалась богопричастной: в ней совершалось чудо. В ней в конце концов оживала и становилась действенной и «вера угольщика», и «старой нянюшки», и «неграмотной богомолки», и лукавого книжника, и ученого фарисея: всех достигал этот свет преображения – то единственное «измененное освещение», при котором лишь и возможны и жизнь, и любовь, и творчество.
А главное – юродивые принимали на себя подвиг быть безумными в мире сем по великому смирению, не только для того, чтобы скрыть свою святость, чтобы избежать человеческих похвал и человеческого поклонения, но и для того, чтобы сделаться гонимыми, презренными и отверженными, – такими, каким был в глазах мира Христос во время Своей земной жизни. То ничтожество, в которое они облекаются Христа ради, призвано упразднить в них всякую самость, дабы явилась через него слава Божия.
Устроители же постмодернистских перформансов, напротив, стремятся к тому, чтобы быть замеченными и отмеченными. Движущей силой здесь становится самовластный горделивый умысел переиначить спонтанный ход мира, изменить искусственным образом органическую ткань жизни, исковеркать мир Божий. В отличие от юродивого ничтожества, пытающегося убедить окружающих в своей духовной нищете, постмодернистский умысел претендует на обладание неким самостоятельным содержанием, которым можно жить. Однако разворачивающий прихотливую упаковку перформанса рискует не найти в ней ничего, кроме ее самой. В конечном счете перформанс оказывается лишь средством самоутверждения его устроителей.
Итак, некоторые зрелищные, игровые и поведенческие компоненты юродства отдаленно напоминают постмодернистские шоу. Однако «лицедейство» юродивых имеет целью славу Божию, в то время как постмодернистские манипуляции лежат исключительно в сфере интересов человеческого «я», разорвавшего свои связи с Творцом и Спасителем мира.
Православная культура, от которой мы были оторваны семидесятилетним вавилонским пленом, жива и как никогда актуальна. Православные самосознание и творчество, породившие ее, до сих пор не выпускают нас из своего поля. Во всяком случае, мы до сих пор узнаем в «новых людях» все тех же старых знакомых.
Постмодернисты с их симулякрами – ба, да это ж любезный Чичиков при всех его мертвых душах «на вывод», со всей их «виртуальностью»! Гениальный Гоголь прозрел «бойкую необгонимую тройку», везущую этого родителя виртуальной реальности – да так, что шарахаются народы: «не молния ли это, сброшенная с неба?» и «что значит это наводящее ужас движение?»…
Да тут, впрочем, все: Хлестаков, Ноздрев с перформансами, капитан Лебядкин с виршами, Смердяковы, Плюшкины, Собакевичи, Верховенские, господа Голядкины… Все эти двойники, перевертыши, големы… Нос майора Ковалева – «перемещенный предмет»
В свете христианской эсхатологии нет места для исторического оптимизма:
Строительство это и надо понимать как раскрытие всех творческих способностей человека, «приумножение талантов», которые будут взысканы с человека. Те дела, которые в огне устоят, ожидает преображение, ибо
И здесь снимаются противоречия Церкви и культуры, Православия и творчества. Культура – не абсолютная ценность, и все же она есть свидетельство человечества об идеальной реальности. Идолопоклонство в отношении ее столь же утопично, сколь и ее полнейшее отвержение. Творчество есть призвание и послушание человека, осуществляемое на путях исполнения воли Божией. Воля Божия состоит в том, чтобы
Православная культура есть пока лишь замысел, идеал. Как таковой он, возможно, неосуществим. Но в стремлении к нему собирается творческая энергия,
формируется личность, испытуются любовь и вера. Ибо даже неосуществимость этого идеала рождает дивные вещи, бесценный жемчуг:Приложение
По целуй Иуды
Самая великая история любви в истории человечества – это история любви Бога к людям. Самое чудовищное предательство в истории мира – это предательство Бога человеком.
О том, что случилось с Иудой, спорят богословы и каждый из нас: вечное «как можно было?» и безответное «а я бы устоял?». История размышлений о предателе – попытка осознать, понять, а иногда и оправдать степень человеческой слабости перед «проклятой» свободой воли. Свободой любить и свободой предавать…
Воистину – есть в евангельском сюжете об Иуде нечто, слишком глубоко затрагивающее нас самих, слишком очевидно имеющее отношение к нашему собственному существованию и спасению. Проникая в его черты, запечатленные в каноническом евангельском повествовании, вглядываясь в строки Вечной Книги, вслушиваясь в слова Христа:
