как мы можем поделить поляну».
Под словом «поляна» Аузан имел в виду не лужайку на своем дачном участке, а весь потребительский рынок Советского Союза, про который эти четверо были уверены, что станут на нем ключевыми фигурами.
С Михаилом Полячеком было понятно: он был журналист и хотел возглавить издательство, которое занималось бы потребительскими проектами. Петр Шелищ хотел создать и возглавить российское общество потребителей, не зная еще, что Советского Союза скоро не будет, Россия станет правопреемницей СССР и Российское общество потребителей, соответственно, станет главным на постсоветском пространстве. Леонид Бочин сомневался: он хотел более или менее всего, но не мог даже представить, что вскоре уйдет в политику и сделает блестящую карьеру главы антимонопольной службы. Александр Аузан мыслил конкретнее всех: он хотел, во-первых, денег на создание потребительской информационно-аналитической службы, а во-вторых, рано или поздно возглавить Конфедерацию Обществ потребителей.
На том и порешили. Четверо мужчин сидели на бревне и всерьез обсуждали всю эту немыслимую в Советском Союзе абракадабру. Всерьез верили в осуществимость этих немыслимых в Советском Союзе планов. И, как выяснится впоследствии, оказались правы.
Закон-мечта
Больше всего разработчикам альтернативного закона Леониду Бочину и Александру Аузану не понравился в проекте закона о качестве, который предлагало правительство, тот пункт, где вводилось понятие потребительского минимума, гарантированного государством. По мнению Аузана, эта мера была популистской, но губительной.
Да, народ желал услышать, что государство гарантирует потребительский минимум. Но если бы правительство сказало «хлеб по карточкам», в стране вспыхнул бы бунт. Страна, пережившая коллективизацию и войну, не стерпела бы после относительно тучных хрущевских и брежневских лет, чтобы ей снова сказали: «Хлеб по карточкам» — в отсутствие всякой большой войны. Однако страна не понимала, что «хлеб по карточкам» и «гарантированный потребительский минимум» — это одно и то же.
Договорившись, Шелищ, Бочин, Аузан и другие разработчики альтернативного законопроекта, образовывавшие своего рода клуб консюмеристов-мечтателей, статью за статьей разобрали госстандартовский законопроект и статью за статьей отвергли. Дальше началась известная из русского фольклора история про суп из топора. Номинально альтернативные разработчики поправляли правительственный законопроект и вносили свои предложения, на самом же деле они писали совершенно новый закон, предназначенный не для того общественного строя, который имел место, а для того общественного строя, который только имел быть.
Адвокат Диана Сорк, учившаяся тогда на третьем курсе юридического факультета МГУ и привлеченная к разработке закона за то, что умела печатать на компьютере, в то время как разработчики закона хорошо если умели на пишущей машинке, вспоминает: сомнению подвергалось все, начиная с самого термина «потребитель». В госстандартовском законопроекте потребитель определялся как гражданин, приобретающий товар исключительно для личных нужд или нужд своей семьи. Диана не помнит уже, кто именно и что именно кричал, но помнит, что кричали. Александр Аузан, например, размахивая дымящейся дешевой сигаретой «Дымок», хотя и так уже в комнате можно было топор вешать, вопрошал:
«А если он не для своей семьи товар приобретает, а для чужой, он что, уже не потребитель? Если он на день рождения идет и утюг в подарок покупает? А если он на работу хочет электрический чайник купить?»
«А если, — вторил, например, Петр Шелищ, — если он не гражданин вовсе, а иностранец? Приехал в Москву и пошел купить себе в магазине бритву. Он что, не потребитель?»
«А если, — высказывал совсем уж революционную мысль, например, Леонид Бочин, — если он вообще не товар приобретает, а услугу? Он что, разве не потребитель тогда?»
Диана протоколировала эти их заседания в крохотной комнатке на Солянке, и целый огромный мир потребительского права открывался перед нею. И она еще не знала, что именно этому разделу права посвятит более или менее всю жизнь. И уж тем более не понимала, что именно упоминание в альтернативном законопроекте не только товаров, но и услуг сделает этот законопроект, безусловно, выигрышным в глазах широкой публики, депутатов Верховного Совета и даже самих чиновников, придумавших разрабатывать закон о качестве.
Дело в том, что с отсутствием или недостатком товаров советские граждане более или менее смирились. А вот отсутствие услуг злило по-настоящему. Предположим, человек пять лет стоял в очереди за холодильником «Бирюса» (или, совсем уже для богатых, «Розенлев»). Покупал наконец вожделенный холодильник, а через месяц тот ломался. Приходилось за свои деньги нанимать грузчиков и тащить холодильник в мастерскую. Там холодильник чинили, владелец при помощи нанятых грузчиков или веселых приятелей тащил холодильник домой. А тот опять ломался. И опять его надо было тащить в мастерскую. И не было никакого закона, по которому можно было бы потребовать замену негодной бытовой техники. И месяцами приходилось ждать дефицитных запчастей. И гарантийные мастерские никак не гарантировали, что отремонтируют технику качественно. Подобное происходило и с телевизорами, и с автомобилями, и с одеждой, и с обувью. Это понимали и владельцы скромного холодильника «Бирюса», и владельцы элитного по тем временам «Розенлева». Таким образом, уточнение про услуги в самом определении термина «потребитель» создало разработчикам альтернативного законопроекта репутацию настоящих специалистов, которые по-настоящему разбираются в вопросе, раз уж додумались, что потребитель имеет право не только на качество товаров, но и на качество услуг.
И дальше уж этой группе разработчиков выдан был совершенный карт-бланш — как широкой читающей публикой, так и депутатами Верховного Совета. И никого не смущало, что в основе альтернативного закона о качестве, именовавшегося теперь законом о защите прав потребителей, лежали вовсе на принципы марксизма-ленинизма, а, страшно подумать, известная речь американского президента Джона Кеннеди, произнесенная им 15 марта 1961 года в Конгрессе США.
В этой своей речи президент Соединенных Штатов назвал основные права потребителей, и ничего тут странного не было, поскольку общество потребления сложилось в Соединенных Штатах к 1961 году вполне. Странно было, что те же права повторили в своем законопроекте нищие советские консюмеристы- мечтатели в 1990-м, когда обществом потребления в Советском Союзе и не пахло.
«Право на информацию» — писали они в своем законопроекте, когда информация только-только стала появляться в центральных газетах, а на товарных этикетках и упаковках информации не было еще никакой.
«Право на безопасность» — вторили американскому президенту разработчики советского закона, когда на их родине не сообщили гражданам даже о взрыве Чернобыльской атомной станции, когда саперными лопатками разгоняли в Вильнюсе демонстрации «Саюдиса», к которому примыкало и литовское Общество потребителей, настаивавшее на том, что литовские продукты качественнее российских. Разве можно было в таких условиях считать безопасность правом? Разве можно было думать о том, безопасно ли яблоко, купленное в магазине?
«Право на выбор» — гласил законопроект, предлагаемый стране, где в течение десятилетий не было никакого выбора ни среди кандидатов в депутаты, ни в магазинах: если лежал на прилавке сыр, то один, если удавалось купить сапоги, то какие достались, если дождался очереди на автомобиль, то нельзя было выбрать ни марку машины, ни цвет кузова.
«Право быть услышанным» — писали разработчики в утопическом своем законопроекте для страны, где семьдесят лет людей никто не слушал, а только соседи подслушивали или компетентные органы прослушивали.
«Право на возмещение ущерба» — это в Советском-то Союзе, где десятилетиями миллионы людей терпели ущерб, а про возмещение слыхивали лишь эпизодически, и то единицы?
