лежал, выставив ствол винтовки сквозь прутья плетня, так и остался. Пуля попала в лицо.
Раненых, тоже человек двадцать, оставили на попечение Зины Каляевой во дворе одного из домов. Охранять поручили пулеметчику с «Дегтяревым» и сержанту, командиру минометного расчета.
– Сиди охраняй и свой самовар береги, – сплюнул Илюшин. Троим минометчикам ротный приказал занять место в первом взводе. – Если встретим ваших, захватите мины и вернетесь. Бережков, может, пойдешь с нами? У тебя же царапина.
– Виноват, товарищ старший лейтенант, – съежился молодой парень с повязкой, торчавшей из рукава гимнастерки. – Кость свербит, сил нет.
– Давай, давай, Михаил, – добродушно похлопал его по плечу Илюшин. – Я же тебя на «Отвагу» собираюсь представить.
Михаил подобрал винтовку и неохотно поднялся. Согласился вернуться в строй еще один легко раненный. В роте вместе с уцелевшим сапером, разведчиками и минометчиками насчитывалось человек шестьдесят. Правда, две трети были вооружены автоматами. И трофейными и нашими, взятыми у тяжело раненных и убитых.
Рассыпавшись цепью, двигались по направлению, указанному связным. Я со своим поредевшим взводом посредине. Бой шел уже на окраине городка. Изредка попадались тела убитых. В одном месте, как на гигантской свалке, застыли несколько «тридцатьчетверок», немецких T-IV, смятые искореженные пушки. Давно знакомое мне штурмовое орудие «Даймлер-Бенц», приземистое, плоское, похожее на паука, с торчащей прямо из корпуса пушкой, замерло, проломив задом плетень.
Сволочная штука. Всего два метра высоты, за любым бугорком спрячется. Сколько они наших танков из засад переколошматили. Бортовые листы брони, которыми усиливали «Бенц», были проломлены снарядами. Рядом валялись два немецких танкиста. Еще один «Бенц» взорвался со всем боезапасом и сгорел в собственном бензине. Леонтий удовлетворенно осмотрел расшлепанные остатки «Бенца», торчащую из-под гусениц обугленную ногу.
– Вот так их, сволочей, надо!
Возле подбитой «тридцатьчетверки» возились чумазые хмурые танкисты. Им помогали ремонтники, приехавшие на «студебеккере» с будкой. На нас они только мельком глянули. Мы тоже прошли молча. Танкисты были явно не в духе, да и мы после таких потерь за неполный день были обозлены не меньше. Готовые друг на друга за лишнее слово кинуться. Где вы были, когда нас немецкий танк и бронетранспортер из всех стволов поливали и гусеницами плющили?
У танкистов наверняка свои претензии к пехоте. Не поддержала пехтура, немцы из противотанковых орудий и фаустпатронов как мишени «тридцатьчетверки» жгли.
Соединившись с батальоном, проверяли дома и дворы. В одном месте мой взвод обстреляли. Мы забросали каменный дом гранатами. Взорвать не сумели, слишком толстыми оказались стены, но подожгли и уложили двух пулеметчиков, пытавшихся ускользнуть. Заплатили еще одной жизнью. Погиб немолодой ефрейтор из отделения Коробова. Кажется, его земляк.
Тяжелый день. Для кого-то жуткий. Поэтому и спал так тревожно, только к рассвету провалившись в забытье.Сколько и вправду отпущено мне, «Ваньке-взводно-му», если всего за день от тридцати семи человек во взводе осталось чуть больше двадцати. Я потерял многих бойцов, не успев даже толком познакомиться с ними. Наверстывая упущенное, не зная, кто доживет до сегодняшнего вечера, я торопился поговорить с каждым. Пока Илюшин уходил в штаб полка, завтракали-обедали в один присест, получали патроны и гранаты.
Высокого мускулистого татарина зовут Тимур Джабраилов. Я присел возле него, и он рассказал, что вчера не добросил гранату до танка. Из бронетранспортера вели такой сильный огонь из тяжелого пулемета, что от стены дома куски глины величиной со сковородку отлетали.
– И еще два пулемета с борта молотили, встать невозможно. А тот парень, который с улицы гранаты бросал, – смелый! На глазах у него танк друзей давил. Очень хотел подбить, потому и кинулся под пули. – И добавил простодушно: – Водки выпил. Без страха гранаты бросал.
– Ты откуда родом, Тимур? – спросил я.
– Чистополь. Город такой на Волге. Слыхал?
– Слыхал, – я прикинул примерное расстояние. – Мы с тобой почти земляки. От Инзы до Чистополя триста километров.
– Земляки, – подтвердил Джабраилов. – А ты, лейтенант, смелый.
Особой смелости я в себе за последние дни не заметил. Сказал бы кто другой, подумал бы, что подлизывается. Но Джабраилов, с его тяжелыми мощными руками и спокойным взглядом, производил впечатление независимого, уверенного в себе человека. Раз говорит, что смелый, может, так и есть.
– Ты тоже, Тимур, хорошо воевал, – только и оставалось ответить.
Он сжал бицепс на моей правой руке.
– Крепкая рука. Борьбой не занимался?
– Нет.
– А я два года перед войной тренировался. Чемпионом среди молодых в городе был.
Еще я узнал, что у Тимура убили под Курском дядьку и он в семье старший сын. Воюет с мая сорок четвертого. В конце года второму брату восемнадцать исполнится.
– Призовут, а он слабый, не то что я. Хорошо, если война раньше кончится, – и сам себе ответил: – Не кончится. Крепко немец дерется. На фронт попал, понял, война не такая, как в газетах пишут. Столько людей гибнет.
Парторг Коробов, набивавший автоматные и пулеметные диски со своим отделением, отложил на чистую холстину диск со снятой пружиной, достал кисет. Закурили и остальные. Поговорили о вчерашнем бое.– Хорошо ребята дрались. Вон Сочка Иван, тезка мой, двоих фрицев застрелил, а когда патроны кончились, третьего прикладом уделал. Надо бы к «Отваге» представить. Три месяца воюет, молодец парень!
Сочка оказался маленьким круглолицым парнем, лет двадцати. Родом из города Морозовска Ростовской области.
– В оккупации пришлось пожить?
Мой вопрос прозвучал невольно подозрительно, да и ни к месту. Проверяли Ивана уже в особом отделе. Если на передовой – грехов на нем нет.
– На «железке» работал, чтобы в Германию не угнали. В полицаи предлагали записаться. Так привязались, что я ногу медным купоросом с известью натер, аж заражение пошло. С удовольствием, мол, пойду, только нога проклятущая не пускает. Так и отбоярился.
Иван Сочка засмеялся. Смотрел на меня доверчиво и открыто. Я почему-то сразу решил, что парень он хороший, надежный. Тем более сержант Коробов хвалил. Два «западника» так старательно отвечали на своей «мове», что я почти ничего не понял. Мол, все нормально, хорошо. Мне показалось, что, несмотря на улыбки, они притворяются.
Это подтвердил и третий «западник», Грищук, чернявый видный хлопец лет двадцати пяти. Держался он особняком и от своих земляков, и от остальных бойцов. Смурной, обозленный. На кого только? На тех, кто его хату сжег и семью пострелял? А может, больше на нас, «москалей»?
– Прикидываются дураками, – мотнул головой в сторону земляков. – Надеялись отсидеться, а их в самое пекло сунули. Пусть понюхают, чем паленое пахнет.
В голосе его звучала явная неприязнь. Сложные отношения между людьми. Вроде Грищук и от бандеровцев пострадал, а на меня глядеть не хочет. И своих не очень-то жалует. Я уже поднялся, когда Грищук неожиданно сказал:
– Дайте команду, товарищ лейтенант, пусть Мухин мне автомат выдаст.
Оказалось, что Грищук подобрал возле убитого немца автомат, но командир отделения Мухин приказал его сдать. Когда я заговорил с сержантом насчет автомата, тот откровенно признался:
– Не верю я им. С «винтом» много дел не натворишь, а из автомата в пять секунд целое отделение можно положить. Пусть себя покажет.
– В бою как вел?
– Как все. Стрелял. Ну и что? Присмотреться надо. Я так думаю, а решать вам, товарищ лейтенант.
Леонтий поддержал Мухина:
– Присмотреться еще надо. А то ходит, как волчара зыркает, не знаешь, чего от него ждать.
Не учитывать мнение двух командиров отделений нельзя.
– Хорошо. Пусть с винтовкой повоюет.
А с Грищуком, пользуясь случаем, поговорил немного за жизнь. Оказалось, что городок, освобождая который мы потеряли столько людей, называется Верховина.
– Так, деревня, – снисходительно объяснил он. – Одни торгаши да куркули. Вам бы Станислав глянуть, от то город. Дома, костелы, площади.
– Слушай, Грищук, а чего ты так земляков своих не любишь? – напрямую спросил я.
– А чего воны, девки, чтобы их любить? Разные мы все, как и вы. Я вашей власти поверил еще в тридцать девятом. А когда у меня дом в сорок первом жгли, соседи скот угнали. Скитались, как собаки бездомные.
– Кто дом сжег?
– Ну, уж не немцы. Новый построил, так, хибарку, чтобы неприметно жить. Приходили по ночам, меня били, жену пинали. А перед вашим приходом закатили в окна пару гранат. Жена и старшая дочь погибли. А я с двумя малыми и с собакой в лес подался. Кое-кому отомстил, а меня неделю ваши в подвале держали, допытывались, где бандера. Потом извинились, вот в армию даже взяли, а автомат мне не доверяете. Почему так?
– Время такое, – ответил я. – Словам мало верят.
Вот и поговорили.
Снова марш. Идем уже в составе батальона. Хотя роты понесли немалые потери в бою за Верховину, но батальон выглядит грозно. Батарея 76-миллиметровых пушек ЗИС-З на прицепе «студебеккеров». Хорошие, сильные пушки и американские грузовики-вездеходы – тоже мощные. На двух машинах установлены пулеметы Горюнова с зенитными прицепами. Минометная рота, разведка на мотоциклах. На каждом наш «Дегтярев» или трофейный МГ.
Проскакавший мимо комбат со свитой из трех-четырех конных приветливо помахал Илюшину. Тот козырнул в ответ. Говорят, Илюшин у комбата в авторитете. Ну, что же, все верно, боевой офицер. А что из себя комбат представляет,
