отверстие заглянуть и увидеть неспокойную воду или ничего не увидеть. Но если наклонить голову — всегда услышишь характерное бульканье или гудение, как будто там, в земле, работает двигатель.
В долине крупных гейзеров двадцать. У них любопытные имена, данные за свойства характера или за цвет гейзерита: Первенец, Сосед, Сахарный, Непостоянный, Большая Печка, Фонтан, Малахитовый Грот, Плачущий, Великан... Они расположены группами, но нет и двух похожих характером. Большинство держатся какого-нибудь «расписания», и можно заранее знать, когда, например, будет извержение у Тройного. Непостоянный продолжает оправдывать свое имя — может час промолчать, а то вдруг пустит фонтаны два раза подряд. Первенец — самый крайний в долине гейзер. Его заметили первым тридцать пять лет назад. Тогда он был сильным. Сейчас Первенец постарел. Вода уже не летит вверх, а только клокочет в грифоне. Никто не может сказать, сколько лет живут гейзеры. Но, несомненно, они могут рождаться и умирать.
Если стоять вблизи, можно заранее предсказать извержение. В грифоне все громче начинает булькать вода, появляются брызги... и взрыв! Кверху взлетает водяной столб, или струя кипятка, или всего лишь свистящий пар, это смотря какой у гейзера темперамент.
Очень точно назван Плачущий гейзер — издали слышно всхлипывание. В Сахарном вода, конечно, не сладкая, но гейзерит у него похож на розово-желтый вареный сахар. Фонтан — любимый гейзер Юры Малюги. Этот не заставляет себя ожидать. Каждые семнадцать минут из грифона на двадцать метров взлетает столб пара и кипятка. Окончив работу, гейзер глухо рокочет. Буйные силы кипят в утробе этого молодца. Но «самый-самый» гейзер — это, конечно, Великан-гейзер. Я бы сравнил его с народным артистом. Он не роняет себя частым появлением перед публикой, но уж если явился, то во всем своем блеске. Надо пять часов ожидать, пока этот гейзер накопит силы.
Мы вернулись к палатке, поставили варить кашу, а сами объективы готовим, глядим на часы. По расчетам, Великан должен вот-вот извергаться. Но каша сварилась, а он все медлит. Едим кашу, а сами глаз не спускаем с площадки, заваленной камнями. Вот, кажется, началась «репетиция» Великана — вода разливается по камням, валом поднимается над грифоном... Снимать, скорей снимать! Мы стоим в пятистах метрах от гейзера, и столб воды с паром едва помещается в рамке. Две минуты редкого зрелища. Метровой толщины столб воды не удается разглядеть из-за пара. Пар поднялся метров на триста и похож на атомный гриб. Полная тишина. Только булькает в яме красная глина.
Долина подарила нам золотой день. Такие дни редко бывают осенью, когда вот-вот должен повалить снег. Мы искупались на прощанье у водопада. Водопадом вниз льется небольшая речушка. Вода ледяная, но как раз у обрыва бьет струя гейзера Водопадного. В этих смешанных водах можно купаться. Не очень тепло. Но Малюга отважно лезет под водопад и фыркает там с полчаса. А завтра-послезавтра выпадет снег...
Походить бы в долине с неделю. Но мы спешим. В назначенный час придет вертолет.
ТРИ ПАРУСА НАД ПЕСКАМИ
Июньским вечером пастухи в приаральских Каракумах увидели странное зрелище. По пескам у горизонта плыли три белых паруса. Пустыня с жарким, струящимся, как вода, воздухом может обмануть человека, и пастухи разбудили дремавшего в юрте старика Асана Бахмырзаева.
— Мираж?
Старик долго разглядывал горизонт, протирал глаза ситцевой тряпочкой:
— Нет, не мираж.
Новости в пустыне расходятся непостижимо быстро. Уже на второй день в приаральских песках было известно: «Три чудака из Москвы идут по пустыне на тележках под парусами».
Первый раз о парусах и колесах я услышал в начале года.
— Сумасшедшие, — сказал я, когда узнал о затее. — Это ж пустыня.
— Ну и что, — сказал Эдуард Назаров, — пусть на этот раз будет пустыня.
Я не мог возразить, потому что давно уже знал Эдуарда. Штурман подводной лодки, ставший способным инженером, обошел с рюкзаком Север, в одиночной байдарке под парусом и на веслах плавал в Аральском море. Я подружился с ним на Камчатке, куда он по доброй воле прилетел с шутливым девизом «покорить пару вулканов». Один вулкан мы «покорили» с ним вместе — восемь дней сидели в засыпанной снегом палатке, но одного вулкана капитану третьего ранга показалось мало. Дождавшись отпуска, опять улетел на Камчатку. Я получил от него телеграмму: «Видел землю с вершины Ключевской сопки». С этим успехом можно было поздравить — в нашей стране всего десятка четыре людей видели землю с вершины Ключевского вулкана.
В пустыню теперь собралось четверо. Я познакомился с мастером спорта по парусу инженером Владимиром Талановым, инструктором по туризму Геннадием Галиуллиным и подполковником, таким же заядлым, как все остальные, землепроходцем, кинооператором и гитаристом Сысоевым Игорем. Заводилой в этой четверке был Эдуард.
— Для путешествия на яхтах надо иметь как минимум яхты...
— Мы их сделаем.
— Сумасшедшие, — сказал я уже с долей симпатии.
Кто в своей жизни пытался сделать хотя бы хорошую ручку для молотка, может понять, что значит построить яхту. Надо иметь опыт конструкторов, чтобы придумать эту «тележку», способную двигаться без мотора, надо было стать кузнецом, слесарем, сварщиком, токарем, столяром, такелажником.
— Сумасшедшие, — сказал я с любовью, когда увидел тележки, чем-то похожие на кузнечиков.
Я попросился посмотреть, как начнется любопытное путешествие.
Яхты в разобранном виде, продукты и снаряжение погрузили в товарный вагон, и мы попрощались, чтобы встретиться через неделю на берегу Аральского моря.
В тот же вечер в редакции я разыскал французский журнал и еще раз убедился: сумасшедших на свете не так уж мало. Бригадный генерал Дю Бусе рассказывал о переходе колесных парусных яхт через Сахару. Генерал руководил путешествием, в котором, кроме французов, принимали участие англичане, американцы, бельгийцы. Дули ошеломительной силы ветры. Спортсмены за тридцать два дня преодолели три тысячи километров. Караван сопровождали машины с грузом и снаряжением, два легких самолета, по радио генерал Дю Бусе держал связь с воинскими гарнизонами, расположенными в пустыне. Из двадцати яхт благополучно закончили путь только восемь. Читая подробности перехода, я понял: наша доморощенная экспедиция, у которой не было ни машин, ни самолетов, ни радио, может быть только первой разведкой в пустыне.
...На берегу Арала я увидел красную и голубую палатки, три белых паруса и четверых почти черных от солнца людей.
После объятий и после того, как бутылка из-под армянского коньяка была закинута далеко на бархан, я как следует оглядел лагерь. Недельное сидение в песках планировалось, надо было привыкнуть к походной еде, к солнцу, сделать доводку яхтам.
Сидя на месте, человек даже в пустыне обзаводится живностью. У входа в палатку в банке из-под фасоли жил волосатый тарантул, названный почему-то Фролом. В корзине скреблись два ушастых ежа, по лагерю бегал котенок, а в самом центре на капроновой нитке по кругу ходила большая, очень серьезная черепаха...
Все готово к «отплытию». Нет самого главного. Нет хорошего ветра. Нельзя даже опробовать яхты. Три паруса только чуть вздрагивают, неспособные двинуться с места.
Прошел еще один день, и еще. Ветра нет. Остается только вздыхать и искать хоть какое-нибудь занятие. Я ухожу в пустыню фотографировать. Эдуард садится у яхты с дрелью и молотком. Геннадий начинает потрошить сазанов, которых утром привозит нам любопытный глухонемой рыбак. В палатке сонно бренчит гитара. Капитан экспедиции Володя Таланов зачем-то берется перекладывать целлофановые пакеты с едой.
— Гена, это что, молоко?
— Нет. Кажется, это капуста.
Белый порошок в пакете в конце концов оказывается «голубцами ленивыми с вермишелью». Институт
