грибами, проводил к сеновалу.
Моросил дождик. Над самым лицом в полутьме у соломы лепилось гнездо. Пять прожорливых ртов просили еды. Ласточка долго кружилась, не решаясь садиться. Мы собрались было уйти, но ласточка осмелела и проносилась, почти царапая крыльями по лицу.
Алеша рассказывал:
— Зверя и всякую птицу обмануть можно. Человек — самый хитрый в лесу. Оттого всякая тварь пуще огня человека боится. Покричи раненым зайцем — на этот крик лиса прибежит. Посвисти в берестяной манок, как будто мышь,— опять примчится, даром что хитрая. Волк идет на подвывку. Ножом об ножик поскреби у болота — коростель прибежит...
Вечером дождь перестал. Рядом на овсяном поле ударили перепела, дружно, голосов в пять.
— Во! Хотите, половим?..
Утром в деревне Якушино мы разыскали глухого деда. После расспросов и колебаний он полез на чердак, достал тонкую сеть и манок под названием «байка». Дед сказал, что «байка» его — настоящая.
— Такая сейчас, может, на всю Курскую область одна. Сготовлена «байка» из бычьего хвоста, а тут — гусиная косточка... — Старик подергал за нитку. «Байка» отозвалась: тюр-тюр!..
Лежим с Алешей в бурьяне возле овсяного поля. В двух шагах над землей растянута сетка. После дождей от овса поднимается пар, голубым дымом проплывает между кустами. Вечернее солнце кажется сизым и негорячим. На сухом дереве сидит настороженно кобчик. Со всех сторон несется перепелиный бой. Голосов семь или восемь. Чеканные звуки, долетев до опушки, возвращаются в поле. Кажется, весь овес кричит страстными звонкими голосами:
«Пить-порвать! Пить-порвать!..»
Алеша трогает «байку»: «Тюр-тюр! Тюр-тюр!..»
Влюбленный певец должен услышать только конец нашего зова... Услышал... И не один — трое спешат. Нам не видно, как бегут они по овсу. Но все ближе звучное и чеканное: «Пить-порвать! Пить- порвать!..»
Один не выдерживает и уже не бежит, а взлетает. Побежит и взлетает. Он уже не кричит, как обычно, он захлебывается: «Хавав! Хавав!»
Вот мы видим уже, как колышутся стебли овса. Еще две сажени, и перепел под сеткой, он бежит прямо к Алеше. Летит кверху фуражка. Испуганная птица шумно взлетает, но тонкая сетка держит ее...
Потом опять все сначала. Перепела, завороженные луной, туманом и тусклым блеском овса, сходят с ума.
« Пить-порвать!..»
«Тюр-тюр!» — отзывается «перепелка».
Луна поднялась над кустами, над копнами сена и дубовыми пнями.
— Хватит, а? — шепчет Алеша и поднимает корзину с матерчатым верхом — девять штук...
Еще утром у лесника в колодец на веревке мы опустили бутылку вина. Теперь и «закуска» сидела в корзине. Идем по мокрой траве. Алеша сбивает головки цветов хворостиной, насвистывает.
...Но жареной дичи мы не попробовали. Случилась такая история. На краю поля, когда до дома оставалось с полкилометра, в нашей корзине вдруг раздалась песня. Мы замерли. Алеша осторожно поставил корзину и так глядел, будто корзина должна побежать. Какой-то из девяти пленников услышал, наверное, в овсах призывную песню и отозвался.
«Пить-порвать! Пить-порвать!» — пела корзина. Мы молча жевали травинки и улыбались. Потом нагнулись, развязали тесемки.
Фр-р-р!.. Девять птиц одна за другой рванулись и плавно опустились в овсы. И сразу к вечернему бою прибавились новые голоса.
Алеша опять свистел, сбивал хворостиной цветы...
— Ну покажите, что в вашей корзине, — сказал лесник.— Пусто?.. Я так и думал. Перепелов ловить не каждый сумеет. Ну ладно, доставайте вино — найдем другую закуску...
В полночь полезли на сеновал. Алеша захрапел сразу. Я долго ворочался, вспоминал. Дом. Старики. Школа... В прорехе соломенной крыши насчитал сорок четыре звезды.
В БОРУ ПОД ВОРОНЕЖЕМ
Если в октябре придется вам ехать из Москвы в Воронеж и если поезд случайно остановится где-то за Усманью, вы услышите песню осеннего леса.
Но скорый поезд идет без лесных остановок. Пассажиры протирают глаза после ночи, любуются желтыми листьями, прилипшими к стеклам. Почти никто не знает, что происходит в осеннем лесу, всего в десяти шагах от бегущих вагонов...
Пропели вторые петухи. Пьем холодное молоко. Осматриваемся, не забыто ли что-нибудь. Бинокль, фотокамера, кнут, плащи... Егерь тушит свет, снимает с горелки ламповое стекло. Обжигаясь, заворачивает его в газету. На мой вопросительный взгляд улыбается: «Увидишь...»
Лошадь уже запряжена. Садимся на упругое, колючее сено. Туман. Гаснет последний огонек в окне. Лесная избушка сливается с темнотой.
Каким чудом угадывает лошадь дорогу? Черные стволы сосен обступают нас справа, слева, сзади. Изредка понукая лошадь, молчим, не в силах побороть дремоту. Тишина. Тяжелый стук капель по листьям. Крик ночной птицы.
Телега идет неслышно. Осень до краев засыпала колею сыроватыми мягкими листьями. Едем как по перине. Но кое-где колеса начинают неистово прыгать — кабаны изрыли дорогу. Звери, носившие в старину название «вепри», находятся где-то рядом, возможно, слышат шорох наших колес.
«Ву-ву-ву-у-у!..»
— Сова,— говорит егерь и понукает лошадь. Мы ждем не этого звука...
Наконец егерь отыскивает в темноте мою руку:
— Слышите? «У-о-го-о!..»
От этого звука у древнего охотника вздрагивали, наверное, мускулы, и он прикладывал стрелу к тетиве.
— Сколько их тут, в заповеднике?
— Голов восемьсот...
Зверей приходится теперь считать и беречь. Беречь хотя бы для того, чтобы слышать вот этот звук, заставляющий много веков бешено колотиться сердце охотника.
«У-о-го-о!..»
Это большой, сильный олень ищет в осеннем лесу соперника, призывает сразиться. Есть ли ему соперник?
«У-о-го-о!..»
Есть! Еще один, еще... Мы оказались в центре лесной переклички. К сухой груше привязываем лошадь и, стараясь не потерять друг друга в посветлевшем тумане, осторожно идем на зов...
Поляна в сыроватом, истоптанном копытами лесу. Запах мускуса и опавших листьев. Ни одна ветка не должна хрустнуть. Обезумевший от возбуждения зверь может и не услышать, но осторожная самка уйдет, а за ней уйдет и жених.
— Смотри, смотри!.. — щиплет за руку егерь.
В сорока шагах роет копытом землю олень. Вот он закинул кверху ветвистую ношу на голове, напряг покрытую седыми космами шею:
«У-о-го-о!..»
Противник отозвался, но медлит. В ярости олень уже в который раз бросается на куст бересклета. Фонтаном летит из-под копыт земля. На бересклете нет уже мелких веток, но олень все разбегается и бьет воображаемого соперника... Из осинника появляются наконец два безмолвных молодых рогаля. «Старик» в ярости бросается, но молодые трусливо попятились в чащу. Опять бой с бересклетом...
И вот наконец треск сучьев — два сильных противника встретились... Равной силы соперники. Об этих
