Не увидел я ничего… Ничего, что хоть сколько-нибудь отличалось бы от простого тривиального бреда!
Так что, может быть, ТАМ ничего и нет.
— Леш, а ты перекусить не хочешь?..
Мы проезжали мимо синей палатки закусочной, стоявшей прямо в вестибюле станции метро.
— …Мне надавали столько, что хватит, чтобы наесться до отвала.
— Гулька, а если кто увидит?
— Да, ты прав… Могут удивиться, с чего это мы тратим деньги… Но так хочется поесть вкусненько…
— Сегодня вечером ты поешь вкусненько, я тебе обещаю. Мои обязательно приготовят обалденный обед, такой, что мы с тобой, как узники концлагеря, проглотим за минуту и помрем от заворота кишок.
— Да ну тебя…
— Шучу я, шучу… Мы помрем от того, что не перенесем такой умопомрачительной вкуснотищи.
— Лешка! У меня в животе бурчит, и слюна сейчас потечет, как у сенбернара!
— Все, молчу, молчу!
Утром ли, днем ли, вечером ли — в метро всегда много народу, особенно в центре. Так и думается — ну куда им всем надо? Два потока несутся навстречу друг другу, скорее, скорее — на эскалатор, скорее, скорее — в вагон. Черт бы побрал этого инвалида в коляске, перекрыл весь проход! Въезжает в вагон, сейчас поползет, расступайся еще перед ним, пропускай…
«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция 'Чеховская'».
«Граждане! Подайте, кто сколько может, на домики для бездо-о-омных поросят!»
«Мадам, месье! Подайте бывшему члену Государственной Думы! Же не манж па сис жюр!»
Граждане утыкаются в книжки, убирают под лавку ноги, чтобы их не отдавили колеса моей коляски, некоторые с решительностью и благородством во взоре расстаются с мелочью, иногда даже с рублями, рубля не жалко, а благородным побыть приятно.
Ненавижу метро. Ненавижу темноту тоннелей, грохот поездов, бесконечный бег по замкнутому кругу.
«Станция 'Чеховская'. Переход на станции 'Тверская' и 'Пушкинская'. Граждане пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи».
Бежим в следующий вагон.
«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция 'Цветной бульвар'».
«Граждане, подайте, кто сколько может! Мы сами не местные, мы сами пострадавшие».
Синеглазая девушка с уважением и ужасом смотрит на мои ордена, на мои обрубки, на мое холодное, отсутствующее лицо, на котором откровенно написано, как тяжело мне и мерзко выпрашивать милостыню. Все правильно, все так и должно быть. Не от хорошей жизни катаемся, нужда заставила.
Аккуратно сложенная пополам новенькая, хрустящая сторублевая бумажка ложится в мою драную коробочку. Дурочка, ну зачем? Ты ведь и сама одета не Бог весть как, подкопила бы и купила себе новую шмотку или съела бы чего-нибудь вкусненького…
Пару часов покатаешься по вагонам и чувствуешь себя так, будто смену у станка простоял. Гуля, как заведенная, толкает и толкает коляску, как будто все еще имеет значение, сколько мы сегодня соберем… А много ведь собрали, на редкость много!
Четырнадцать сорок — высвечиваются оранжевые цифры над тоннелем.
— Разворачивайся, Гулька, — прошептал я. — Через пятнадцать минут мы должны быть на «Полянке». И поплетемся к выходу, медленно, осторожно, не оглядываясь.
— Поняла.
Еще горстка мелочи, две мятые десятки…
«Станция 'Полянка'. Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда…»
— Молодец, малышка… Главное, не спешить, не суетиться. Нам нужно только успеть добраться до машины. Это не трудно.
— Лешка! Мне кажется, все на нас смотрят…
— Никто не смотрит. Пока еще мы не делаем ничего предосудительного.
Четырнадцать пятьдесят шесть.
Я откинулся на спинку и закрыл глаза.
Гуля не спеша катила коляску по вестибюлю. Мы просто очень устали, мы просто решили передохнуть.
Подняться по ступенькам весьма непростое мероприятие — и очень медленное. Теперь уже я помогаю Гуле управляться с коляской. Вот наконец последняя ступенька и — к стеклянным дверям.
Мы никому не нужны, до нас никому нет дела. Чего мы боялись?..
На улице было ветрено и сыро, в лицо летела мелкая водяная пыль, укрыться от которой не было никакой возможности. Втянув голову в плечи, прикрывая ладонью глаза мы двинулись против ветра.
Два кавказца, вальяжно рассевшиеся под навесом у кафе, лениво проводили нас взглядами.
Проехали мимо, сейчас до поворота…
— Ну и куда собрались?
Гуля вздрогнула так сильно, что тряхнула коляску.
Я обернулся — Гера.
Собственной персоной.
Невероятно, но факт — он что, действительно ходил за нами все это время?! Туда-сюда по вагонам?!
Не может быть, это — призрак, материализация чувственных идей, образ нашего страха.
— Куда собрались, говорю?..
В его голосе нет угрозы, только скука и где-то под ней — презрение, какое бывает у пастуха, чья глупая овечка вдруг выбралась из загона и побрела в неизвестном направлении.
— Я… мы… водички попить, — пролепетала Гуля.
— Да ну? — Плевок сквозь зубы. — Чтобы купить водички, ты полчаса потела, вытаскивая этот обрубок из метро? Одна не могла купить?
— Ладно, Гера, — сказал я устало, — кончай базар. Ни-чего-то от тебя не укроется, цербер ты наш… Великий вождь Острый Глаз…
Я медленно засунул руку во внутренний кармашек куртки. Ну иди же, иди сюда, не заставляй меня поворачиваться и смотреть на тебя. Ты же все поймешь, как только увидишь мои глаза.
— Ах, мать твою, сука! Спрятать хотел?! — взвизгнул Гера, в секунду подлетая ко мне и протягивая смуглую, как будто постоянно грязную руку. — Давно ребра не ломали?! Ну, давай! И попробуй что- нибудь…
Он не смотрел мне в лицо. Он смотрел на мой карман, на мою руку, слишком долго копающуюся в бумажках. Он уже видел доллары. Пятьдесят? Сто? Он уже готовился хватать.
Все произошло очень быстро, даже я сам не успел осознать и прочувствовать, что сделал. Как будто поднялась откуда-то из глубины живота жестокая темная сила — не моя, чужая. Она завладела моими руками и ударила — совсем не так, как я ожидал, но так, как я никогда не умел.
Наш любимый преподаватель, инструктор по рукопашному бою, говорил когда-то: «Все, что вы вынесете с моих занятий, ребятки, останется с вами навсегда. Вы будете думать, что забыли все и навыки утратили, но в нужную минуту тело вспомнит все само и сделает как надо…»
Не знаю, могло ли вспомнить что-нибудь мое ополовиненное тело, но руки кое-что помнили — как оказалось.
Я никогда не отличался особенной физической силой, и инструктор советовал мне учиться бить исключительно по уязвимым местам. Для этого требовалось только мастерство и собственно знание, где именно находятся эти уязвимые места, а сил должно хватить и ребенку…
Не учел я только того, что за четыре года катания в коляске и перетаскивания собственного неповоротливого тела без оной мои руки обрели неведомую прежде силу, поэтому, когда я на удивление точно выполнил свой любимый со школьных времен прием — удар противнику по ушам, не сдерживаясь, не усмиряя рвущуюся на волю ярость, не испытывая когда-то здорово мешавшего мне страха перед чужой
