В подтверждение этого автор рассказывал, как на его заводе был подавлен протест рабочих против неожиданного снижения расценок. После того, как было решено избрать делегацию для переговоров с дирекцией об отмене этой меры, выступил партийный чиновник с заявлением, что такие «необдуманные действия» вызваны пропагандой «классово-враждебных элементов», прежде всего троцкистов, которые стремятся «разложить дисциплину». «Выступление это подействовало, как холодный душ. Масса слишком обессилена и дезориентирована, чтобы решительно встать на путь борьбы за свои интересы» [325].
С течением времени для пресечения массового недовольства стали всё шире использоваться органы НКВД, от контроля за действиями которых были отстранены даже партийные аппаратчики. Хрущёв вспоминал, что он регулярно получал сводки НКВД, в которых «приводилось довольно много нелестных отзывов о партии и оскорбительных выражений по адресу её вождей. Агенты доносили и о конкретных людях, которые были им известны, с их фамилиями, адресами и прочим». По словам Хрущёва, поначалу по отношению к таким людям принимались «воспитательные меры», но «всё изменилось после убийства Кирова». В частности, начальник Московского управления НКВД Реденс (муж сестры Н. С. Аллилуевой) сообщил Хрущёву, что получил задание «почистить» Москву. В соответствии с этим заданием была осуществлена массовая высылка людей из Москвы, хотя и в меньших масштабах, чем в Ленинграде. «Куда их высылали,— рассказывал Хрущёв,— я не знаю: тогда придерживались такого правила — говорить человеку только то, что его касается. Тут дело государственное, поэтому чем меньше об этом люди знают, тем лучше» [326]. Между тем Хрущёв, которого не допускали к информации о подобных «государственных делах», был в то время членом ЦК и первым секретарём Московского горкома партии.
Особая свирепость проявлялась «органами» в борьбе с проникновением «троцкистских» идей в среду рабочего класса. Когда в 1935 году на Московском шарикоподшипниковом заводе были распространены печатные оппозиционные листовки, на следующий день было арестовано более 300 рабочих [327].
Несмотря на ужесточающийся террор, оппозиционные настроения проникали и во всё новые круги молодёжи. Как вспоминал Орлов, «по всей стране стихийно возникали молодёжные кружки, участники которых пытались найти ответ на политические вопросы, которые не полагалось задавать вслух» [328].
По-видимому, основываясь на подобных конкретных сообщениях, проникавших за границу, Г. Федотов писал, что до последнего времени революционная молодёжь и активисты пользовались относительной свободой высказывать своё мнение. «Их оптимизм, до известной степени, спасал Россию. Теперь петля затянута и на их шее» [329].
Это же ощущение затянутой на шее петли не могла не испытывать и значительная часть бюрократии, над которой всё неотвратимей нависал «дамоклов меч» террора. «После того, как бюрократия подавила внутреннюю жизнь партии,— писал Троцкий,— сталинская верхушка подавила внутреннюю жизнь самой бюрократии. Отныне разрешено одно: славить „великого и любимого вождя“. Из этого клубка противоречий вырос „коммунистический“ террор против бюрократической верхушки» [330] .
Этому террору, укреплявшему позиции тоталитарного абсолютизма, та часть бюрократии, которая начинала прозревать и осознавать нависшую над ней опасность, не могла оказать серьёзного сопротивления. В условиях растущего отчуждения между нею и партийными массами бюрократия всё более обрекалась на социальную изоляцию. Не решавшаяся и не способная к тому, чтобы перевести массовое недовольство в русло оформленной политической борьбы, она слабела, разлагалась и утрачивала веру в себя. Характеризуя положение и нравы бюрократии, Троцкий замечал: «Функция управления сосредотачивается в руках всё более тесного круга лиц. Остальные работают по инерции, спустя рукава, думают больше о личных делах, презрительно отзываются в своём кругу о высоком начальстве, либеральничают и брюзжат» [331].
По-видимому, оппозиционные настроения в среде бюрократии были распространены шире, чем это представлялось Троцкому, лишённому в своём зарубежном далёке надёжных источников информации о подспудных процессах, развёртывавшихся внутри правящего слоя. В. Кривицкий, хорошо знакомый с настроениями верхов, утверждал, что в середине 30-х годов «не только огромная масса крестьян, но и большинство в армии, включая лучших представителей комсостава, большинство комиссаров (политических армейских работников.—
Программа, которая могла бы объединить коммунистических противников сталинского режима, имелась у Троцкого и «троцкистов». Именно поэтому сталинская клика делала всё возможное, чтобы перевести борьбу с «троцкизмом» из русла идейной полемики, по необходимости вынуждающей знакомить массы хотя бы с элементами оппозиционной платформы, в русло судебных подлогов, призванных представить «троцкизм» уже не только «авангардом контрреволюционной буржуазии», но и прямой агентурой фашизма. В этой версии удалось убедить значительную часть советских людей — единственно потому, что массы были «лишены возможности проверки, а те, которые знают правду, вынуждены к молчанию» [333].
И всё же, вопреки непрекращающимся клеветническим и репрессивным кампаниям, идейная борьба левой оппозиции в СССР продолжалась. Известное представление о ней дают свидетельства «невозвращенцев» из числа ответственных работников НКВД.
В. Кривицкий, занимавшийся в основном вопросами внешней разведки, тем не менее рассказывал Л. Седову о распространении в 1935 году троцкистских листовок на заводах и в университетах [334].
А. Орлов, знавший значительно больше о подпольной стороне политической жизни страны, приводит многочисленные факты оживления оппозиционной деятельности в середине 30-х годов. «На стенах заводских корпусов там и сям появились гневные надписи, направленные против Сталина [335]» [336]. В горьковской партийной школе распространялись запрещённые партийные документы, в том числе копии ленинского «Завещания», а в Горьковском педагогическом институте возникли нелегальные кружки по изучению работ Ленина и Троцкого. Не случайно в этот институт был направлен преподавателем один из наиболее опытных агентов НКВД Ольберг. Оказавшись впоследствии в числе провокаторов, выведенных вместе со старыми большевиками на процесс «троцкистско-зиновьевского центра», он дал на нём, в частности, «показания» о деятельности троцкистской «террористической группы», включавшей преподавателей и студентов института.
В 1935 году органы НКВД напали на след деятельности оппозиционеров в Московской высшей партийной школе, где ходили по рукам листовки с изложением троцкистской программы. «Студентам ВПШ, изучавшим Маркса и Энгельса „по первоисточникам“, становилось ясно, что „троцкизм“, заклейменный Сталиным как ересь, в действительности представляет собой подлинный марксизм-ленинизм» [337]. Особая ценность свидетельств Орлова состоит в том, что они были обнародованы спустя почти два десятилетия после описанных в них событий, а их автор не только никогда не был близок к левой оппозиции, но даже был послан Сталиным в Испанию для уничтожения «троцкистов», воевавших в рядах республиканской армии.
Даже на гребне бешеной антитроцкистской кампании среди простых рабочих и крестьян сохранялось немало людей, отказывавшихся присоединить свой голос к официальной клевете. Свидетельства об этом обнаружены, в частности, в Смоленском партийном архиве, вывезенном немцами в годы войны и затем оказавшемся достоянием зарубежных историков. Так, среди многочисленных доносов секретаря одного из сельских райкомов партии в органы НКВД, встречаются следующие сообщения. Один из участников
