Эти дипломатические акции, а также антифашистский тон официальной советской пропаганды порождали представление, что правительство СССР проводит политику, направленную на защиту Европы от потенциального агрессора, каким в глазах всего мира являлась гитлеровская Германия. Даже многие проницательные аналитики Запада не обращали должного внимания на факты, свидетельствующие о напряжённом поиске сталинским руководством путей сближения с Гитлером.
Первый политический зондаж в этом направлении был осуществлён на IV сессии ЦИК СССР (декабрь 1933 года). В докладе Молотова, сделанном от имени советского правительства, указывалось, что «наши отношения с Германией всегда занимали особое место в наших международных отношениях… СССР не имеет со своей стороны оснований к перемене политики в отношении Германии» [462].
С подобным заявлением на сессии выступил и Литвинов. «В течение десяти лет,— сказал он,— нас связывали с Германией тесные экономические и политические отношения. Мы были единственной крупной страной, не желавшей иметь ничего общего с Версальским договором и его последствиями. Мы отказались от прав и выгод, которые этот договор резервировал за нами. Германия заняла первое место в нашей внешней торговле. Из установившихся отношений, политических и экономических, извлекались чрезвычайные выгоды как Германией, так и нами. (
В последней фразе содержался намёк на сотрудничество между Красной Армией и германским рейхсвером, установленное секретным соглашением 1922 года, подписанным в Раппало. Это сотрудничество, прорывавшее военно-политическую блокаду Советского Союза капиталистическими державами, одновременно позволяло Германии обходить запреты Версальского договора в отношении производства вооружений и подготовки офицерских кадров [464].
«Мы хотим иметь с Германией, как и с другими государствами, наилучшие отношения,— продолжал Литвинов.— …Мы хотели бы, чтобы Германия могла нам сказать то же самое» [465].
Поскольку этот призыв не встретил отклика со стороны Гитлера, Сталин решил повторить его лично в докладе на XVII съезде ВКП(б). Заявив, что в Германии произошли перемены в сторону «новой политики», направленной против СССР, он опроверг суждения «некоторых германских политиков» о том, что Советский Союз в этой связи стал ориентироваться на Францию и Польшу. Сталин дезавуировал и сообщения о том, что Советский Союз склонен отказаться от дружественных отношений с Германией из-за установления там фашистского режима. Он подчеркнул, что «фашизм, например, в Италии, не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной» [466].
Сталинские усилия, направленные на сближение с Гитлером, активизировались после кровавой чистки, учинённой Гитлером над своими противниками в ночь на 30 июня 1934 года. Об этом подробно рассказывалось в статьях В. Кривицкого, опубликованных в 1939 году в американской печати. В этих статьях Кривицкий, возглавлявший в 1935—1937 годах советскую разведку в Европе, стремился разрушить миф о непримиримой вражде Сталина к Гитлеру и предупредить мировую общественность о возможности сговора между ними.
Сразу же после получения первых сообщений о гитлеровской чистке, рассказывал Кривицкий, Сталин созвал внеочередное заседание Политбюро. На нём были оглашены донесения советских резидентов в Германии о том, что чистка коснулась двух групп, вступивших между собой в контакт ради свержения Гитлера: группы монархически настроенных офицеров германской армии и группы членов нацистской партии во главе с капитаном Ремом, одним из ближайших соратников Гитлера. В Европе и Америке события июньской ночи были восприняты как признак ослабления гитлеровского режима. Люди, считавшие, что эти события предвещают скорый крах Гитлера, имелись и в советских руководящих кругах. Сталин решительно отверг эту точку зрения, заявив, что гитлеровская чистка означает консолидацию нацистского режима и укрепление позиций Гитлера.
«Гитлеровская кровавая чистка 30 июня немедленно подняла его в глазах Сталина. Гитлер впервые продемонстрировал Кремлю, что он сосредоточил власть в своих руках, что он диктатор не на словах, а на деле. Если у Сталина и были какие-то сомнения насчёт способности Гитлера править железной рукой, то теперь эти сомнения рассеялись. С этого момента Сталин признал в Гитлере хозяина, который способен подкрепить делом свой вызов всему миру. Этим и ничем другим объясняется решение, принятое Сталиным ночью 30 июня,— заручиться любой ценой взаимопониманием с нацистским режимом» [467].
Спустя месяц после гитлеровской чистки на страницах правительственной газеты «Известия» появилась статья Радека, который в то время был консультантом и близким доверенным лицом Сталина по внешнеполитическим вопросам. Радек писал, что «наличие в Германии фашистской власти не может быть причиной враждебных отношений между СССР и Германией… От Германии зависит рассеять недоверие, которое вызывает её политика» [468].
По словам Кривицкого, Сталин, стремившийся любой ценой добиться заключения договора с Германией, вёл себя по отношению к Гитлеру как «настойчивый проситель, которого не смущают категорические отказы. Реакция Гитлера была враждебной. Сталиным же руководил страх… Японская угроза на Дальнем Востоке только подстегнула его шаги в этом направлении. Он питал величайшее презрение к „слабым“ демократическим правительствам и в равной степени уважал „могучие“ тоталитарные государства. Он неизменно руководствовался правилом, что надо поддерживать добрые отношения со сверхдержавой» [469], каковой он считал гитлеровскую Германию.
Между тем Гитлер продолжал упорно игнорировать все зондажные усилия советского руководства. Он счёл возможным пойти лишь на некоторое улучшение торговых и финансовых отношений с СССР, предоставив в 1935 году Советскому Союзу кредит в сумме 200 млн. марок сроком на пять лет. Что же касается продолжения военно-политической «линии Раппало», то этот путь Гитлер решительно отверг, поскольку он объявил в 1934 году об аннулировании военных статей Версальского договора, о восстановлении всеобщей воинской повинности и создании массовой армии. Приступив к открытой милитаризации Германии, Гитлер уже не нуждался в помощи Советского Союза.
Тогда Сталин при активном участии Радека стал разрабатывать сложный план, направленный на признание Советским Союзом Версальского договора, который большевики всегда считали более несправедливым и грабительским, чем даже Брестский договор. Усилия в этом направлении, по мысли Сталина, должны были запугать Гитлера перспективой создания широкого антигерманского блока с участием СССР и тем самым побудить его благосклонно отнестись к поискам союза между СССР и Германией.
Во исполнение этого плана в советской печати были опубликованы статьи Радека, воспринятые во всём мире как серьёзная переориентация внешней политики СССР в направлении создания антигитлеровской коалиции. Эти статьи были, по словам Кривицкого, «в полном смысле плодом совместного труда Сталина и Радека». «Часто бывая в кабинете Радека,— вспоминал Кривицкий,— я знал, что он ежедневно консультируется со Сталиным, встречаясь с ним иногда по нескольку раз на дню. Каждая написанная им фраза тщательно изучалась Сталиным лично» [470] .
В статьях Радека указывалось, что германский фашизм и японский милитаризм встали на путь борьбы за передел мира и что такая политика угрожает не только Советскому Союзу, но и Франции, Чехословакии, Польше, США и другим государствам. Исключение Радек делал только для Англии, которая, по его словам, стремилась направить эту борьбу исключительно против СССР. Данная точка зрения отражала позицию сталинского руководства, которое продолжало считать Англию более опасным врагом, чем Германия. Раскольников вспоминал: в 1935 году во время его встречи с Молотовым завязался разговор о международном положении, о военной опасности и фашистской угрозе. «Наш главный враг — Англия,— глубокомысленно сказал Молотов твёрдым, не допускающим возражения тоном» [471].
В доверительном разговоре с Кривицким Радек заявил, что содержавшиеся в его статьях филиппики против агрессивных устремлений германского фашизма и жизненная реальность — это «совершенно разные вещи»: Гитлер не пойдёт против своего генерального штаба, настроенного в пользу сотрудничества
