извивавшимся в его руках. Солдат расхохотался. Доктор улыбнулась и сказала:
— Отпусти его, милый. Кошкам прививки не нужны.
Послушно бросив Шакиба на землю, Мустафа вернулся в дом и принес канарейку в плетеной клетке. Доктор снова покачала головой.
— И птицам прививки не нужны, малыш. — И обратилась к отцу: — Есть еще кто-нибудь в доме?
При бледном утреннем освещении отец казался изнуренным. Взгляд его небольших, глубоко посаженных глаз скользил по нашим лицам, предупреждая: молчите, молчите. Доктору он холодно ответил:
— Никого.
— Разве в вашей семье нет ни одной женщины?
— Нет.
Мы с Ахмедом молча проглотили эту вопиющую ложь, но Мустафа не сумел сдержаться. Выскочив вперед и стиснув ладонь красавицы, он своим высоким звонким голоском выкрикнул:
— Неправда! У нас есть женщины. Мама готовит хелбу на кухне — вот что правда.
Повисла тишина. Ветер пронесся по двору, зашуршал соломой, устилавшей утоптанную землю. Наша ослица Худа стала бить себя хвостом.
— Пожалуйста, пойдите и приведите вашу жену, — сказала доктор. — Прививки от гриппа необходимы всем.
Отец не сдвинулся с места.
— Это противоречит нашему таквлиду, нашим традициям, — твердо сказал он. — Вы должны сделать исключение для женщин.
— Боюсь, в данном случае исключение нельзя сделать ни для кого, — отвечала доктор. — Я выполняю распоряжение столичного министерства.
— Все равно, — возразил отец. — Мы, берберы, живем по своим законам. Это наши горы.
Тут к отцу обратился солдат; как мне показалось, довольно грубо.
— Назовите вашу фамилию! — крикнул он.
Сейчас, подумал я, солдату не поздоровится. Я ожидал вспышки ярости, одной из тех, что были столь характерны для отца. К моему изумлению, отец переступил с ноги на ногу и ответил:
— Хамоу.
— Итак, Хамоу, вы слышали, что сказала доктор? Именем его величества короля, ступайте и приведите жену.
Отец заколебался, мы с Ахмедом таращились друг на друга.
— Именем его величества? — переспросил отец.
— А вы как думали?
К моему удивлению, отец молча кивнул и пошел в дом.
Спустя несколько секунд он вернулся.
— Моя жена не выйдет из дому, — сказал он, глядя в землю.
— Если она не желает выходить по своей воле, — продолжал солдат, — значит, мы выведем ее силой.
Отец вздрогнул. Голос его изменился, он заговорил тоном, какого я у него раньше не слышал.
— Не надо, — произнес он с полной покорностью.
Ахмед закатил глаза, не меньше меня смущенный внезапным умалением нашего грозного родителя. Отец, со своей седеющей бородой и обветренной, темной от загара кожей, вдруг показался нам совсем старым. Он пошел в дом, и мы услышали его голос, снова громкий — отец изливал гнев на маму. Именно тогда я понял: умение верно оценить, кто в конкретной ситуации обладает полномочиями, и есть первый шаг к зрелости.
Вскоре отец вышел. За его спиной пряталась мама. На ней была лучшая ее джеллаба, коричневая с белыми и красными полосками, запястья отяжелены массивными серебряными браслетами, нижняя часть лица скрыта тонкой черной тканью, которую мама удерживала в надлежащем положении уголком рта. Глаза ее округлились от страха; я бросился к ней, чтобы успокоить, и мама крепко стиснула мне руку.
Я оглянулся на отца, но он, оскорбленный, молча отступил на задний план.
— Поздравляю, — с мрачной иронией сказал ему бородатый ассистент. — Не всякий способен быстро усваивать новые правила.
Доктор взяла маму под крылышко.
— Вся процедура займет несколько секунд, — ласково произнесла она.
— Это правда, Ммай, — заверил я. — Тебе не будет больно; ты и не заметишь, как все кончится. Будто комарик укусит.
— Никакой не комарик, — мрачно возразил Ахмед. — Не ври, Хасан, это ужасно больно.
— Совсем не больно, — вмешался Мустафа. — Просто ты, Ахмед, слюнтяй.
— Я не слюнтяй! Придержи язык, малявка!
Стыдясь за наше поведение, мама хотела уже выбранить нас, но тут доктор сказала;
— Вот и все, можете идти.
Потрясенная, мама несколько секунд не верила своим глазам и ушам и вдруг по-девчоночьи рассмеялась от облегчения.
— Вот, я же говорил, — сказал я.
— И я, и я! — снова вмешался Мустафа. — Я тоже говорил!
— Да наградит вас Господь за вашу доброту, — сказала мама и, поколебавшись, смущенно добавила: — Я приготовила сфиндж. Не желаете ли отведать?
— Желает, желает! — закричал Мустафа. — Мамины лепешки самые вкусные в долине, госпожа. Ты должна попробовать.
Доктор засмеялась и сказала:
— У вас прекрасные сыновья.
— Нет, это ты прекрасная, — перебил Мустафа.
— Уймись, Мустафа, как тебе не стыдно! Что это на тебя нашло? Простите его, госпожа. Не ребенок, а наказание: вечно приходится за него краснеть. Он сам не понимает, что говорит.
— Но ведь это правда, разве нет? — защищался Мустафа. — А ты, мама, сама велишь всегда говорить правду.
— Хватит, Мустафа, замолчи, — рассердилась мама. — Ты довольно осрамился. — Мне она сказала: — Принеси нашим гостям воды, Хасан.
Я вернулся с водой, прохладной, потому что мы держали ее в бурдюках из козьей кожи.
— Шукраан, — сказала доктор. — Спасибо.
Мама вынесла лепешки на нашем лучшем терракотовом блюде.
И бросила робкий взгляд на отца.
— Пожалуйста, попробуй, чтобы я знала, достаточно ли они хороши.
Однако отец молча развернулся и скрылся в доме. Чтобы и дальше не смущать маму, доктор взяла одну лепешку, откусила кусочек и ответила вместо отца:
— Как вкусно! А какой дивный аромат! Что вы добавляете в тесто?
— Эвкалиптовый мед из Кенитры, госпожа.
— Ваш младший сын был прав. Я никогда не ела таких восхитительных лепешек.
Мама залилась густым румянцем, а доктор спросила Мустафу, не хочет ли он проехаться с ними в медицинском фургоне. Мустафа от счастья потерял дар речи и только умоляюще посмотрел на маму. Когда же она отпустила его ласковым кивком, ибо ее природная доброта была сильнее раздражения, Мустафа исторг победный клич и вприпрыжку обежал весь двор. Мы с Ахмедом в это время тщились скрыть зависть за надменным безразличием.
Доктор, улыбаясь, протянула Мустафе чемоданчик с медицинскими инструментами. В благоговейном трепете от такой привилегии он разинул рот.
— Это… это я понесу?
Он едва держал тяжелый чемоданчик.
— К полудню ваш сын будет дома, — заверила доктор.
