волосков. Стены облупились.
— Тут нужно поработать, — сказала как-то Кей.
Гэвин предусмотрительно не вызвался помочь. Те вещи, которых он ей не говорил, служили ему талисманами и гарантиями; он нанизывал и перебирал их в уме, как чётки. Никогда не употреблял слово «люблю». Никогда не заводил речь о женитьбе. Не просил её переезжать в Пэгфорд. Тем не менее она оказалась здесь, и якобы по его вине.
Из потемневшего от времени зеркала на него уставилась собственная личность. Под глазами темнели круги, а жидкие и сухие светлые волосы торчали клочьями. Голая лампочка с жестокостью фоторобота обрисовывала слабовольную козлиную физиономию.
«Тридцать четыре, — подумал он, — а выгляжу на все сорок».
Он занёс бритву и приготовился осторожно срезать две толстые светлые волосины, которые упрямо росли по обеим сторонам выступающего кадыка.
В дверь забарабанили кулаками. Рука у него дрогнула, и с тонкой шеи на свежую белую рубашку закапала кровь.
— Твой бойфренд, кажется, уснул в ванной, — вскричал раздражённый девичий голос, — а я уже опаздываю!
— Я закончил! — гаркнул он в ответ.
Порез саднило; ну и что? Зато появился удобный предлог:
Гайя шмыгнула мимо него в ванную и, хлопнув дверью, заперлась. Стоя на тесной лестничной площадке, где воняло жжёной резиной, Гэвин вспомнил, как этой ночью грохотало о стену изголовье, как скрипела дешёвая сосновая кровать, как стонала и вскрикивала Кей. Порой совершенно вылетало из головы, что в доме находится её дочь.
Он трусцой сбежал вниз по голым дощатым ступенькам. Кей говорила, что собирается их отциклевать и покрыть лаком, но он сомневался, что у неё дойдут руки: лондонская квартира Кей тоже была неуютной и запущенной. Вообще говоря, он подозревал, что она рассчитывает вскоре переехать к нему, да только напрасно: дом — это последний оплот; здесь, в случае чего, он будет стоять насмерть.
— Что ты с собой сделал? — взвизгнула Кей, заметив у него на рубашке кровь.
На ней было дешёвое алое кимоно, которое ему не нравилось, но ей очень шло.
— Гайя забарабанила в дверь так, что у меня рука дёрнулась. Сейчас поеду домой переодеваться.
— Ой, а я тебе завтрак приготовила! — поспешно сообщила Кей.
Гэвин понял, что на лестнице пахло не жжёной резиной, а яичницей. Сухой, пережаренной.
— Не могу, Кей, я должен сменить рубашку. У меня прямо с утра…
Она уже раскладывала плотную массу по тарелкам.
— Пять минут ничего не решают, неужели нельзя…
В кармане его пиджака громко пискнул мобильник, и Гэвин решил, если получится, изобразить, что это срочный вызов.
— Господи! — произнёс он в неподдельном ужасе.
— Что такое?
— Барри. Барри Фейрбразер! Он… чёрт… он умер! Это от Майлза. Дьявольщина!
Кей опустила деревянную лопаточку.
— Кто такой Барри Фейрбразер?
— Мы с ним играем в сквош. Ему всего-то сорок четыре! Господи!
Гэвин перечитал сообщение. Кей в замешательстве наблюдала за ним. Она знала, что Майлз и Гэвин — совладельцы юридической фирмы, но Гэвин не счёл нужным познакомить её с Майлзом. А имя Барри и вовсе было для неё пустым звуком.
С лестницы послышался оглушительный топот: это Гайя спускалась по ступеням.
— Яичница, — определила она с порога. — Кто бы сомневался. Вот спасибо-то. А по
— Ты бы ещё подольше прихорашивалась, — крикнула Кей вслед удаляющейся дочери, которая не соизволила ответить, пронеслась по коридору, задевая рюкзачком стены, и хлопнула входной дверью.
— Кей, я должен идти, — сказал Гэвин.
— Послушай, у меня всё готово, это минутное дело…
— Мне нужно сменить рубашку. Вот зараза, я ведь помогал Барри составить завещание. Надо срочно проверить. Нет, извини, я пошёл. Просто не укладывается в голове, — добавил он, перечитывая сообщение Майлза. — Поверить не могу. Мы ещё в четверг играли в сквош. Прямо не могу… о господи!
Умер человек. Что она сейчас ни скажи, всё было бы некстати. Гэвин торопливо поцеловал её в неподвижные губы и вышел в узкий тёмный коридор.
— Мы с тобой увидимся?..
— Я позвоню! — крикнул он ей, как будто не расслышал вопроса.
Гэвин быстро перешёл через дорогу к своей машине, глотая свежий, хрусткий воздух и унося с собой — как пузырёк с горючей жидкостью, которую нельзя взбалтывать, — факт смерти Барри. Поворачивая ключ зажигания, он представлял, как плачут, лёжа ничком на двухъярусной кровати, дочери-близнецы Барри. Когда он в последний раз обедал у Фейрбразеров и проходил по коридору мимо открытой двери их комнаты, девочки лежали именно так — каждая на своём ярусе, со своей игровой приставкой «Нинтендо».
Фейрбразеры были самой преданной из всех известных ему супружеских пар. Больше ему не обедать у них в доме. Гэвин не раз говорил Барри, как тому повезло. Не очень, оказывается, повезло.
По тротуару кто-то шёл в его сторону. Он запаниковал, опасаясь, что это возвращается Гайя, чтобы наорать на него или потребовать подвезти, слишком резко дал задний ход и ударил стоящий сзади автомобиль Кей — старенький «воксхолл-корса». Пешеход поравнялся с окном его машины, и оказалось, что это чахлая, прихрамывающая старуха в домашних тапках. Гэвин, вспотев от усилия, до предела вывернул руль и съехал на мостовую. Разгоняясь, он взглянул в заднее окно и увидел, что Гайя действительно вернулась и входит в дом.
Гэвину не хватало воздуха. В груди стоял тяжёлый ком. Только теперь он осознал, что Барри Фейрбразер был его лучшим другом.
VI
Школьный автобус добрался до предместья Филдс, занимавшего обширную территорию вблизи Ярвила. Неопрятные серые дома, стены, испещрённые инициалами и непристойностями, кое-где заколоченные досками окна, спутниковые антенны, буйная трава… ничто не привлекало внимания Эндрю, разве что руины Пэгфордского аббатства, сверкающие в морозной дымке. Когда-то это предместье завораживало и пугало Эндрю, но после долгого знакомства всё здесь казалось ему заурядным.
Тротуары кишели детьми и подростками, идущими в школу; многие, невзирая на холод, были в футболках. Эндрю заметил Кристал Уидон — ходячий анекдот и притчу во языцех. Громко смеясь, она шла вприпрыжку в центре разношёрстной группы подростков. В ушах у неё гроздьями висели серёжки, а над приспущенными спортивными штанами виднелась резинка трусиков танга. Эндрю знал её с первого класса; она фигурировала в самых колоритных эпизодах его детства. Вначале её дразнили, но пятилетняя Кристал, в отличие от большинства девчонок, не думала обижаться; наоборот, она захихикала и начала скандировать вместе с другими: «Крыса-Писа! Крыса-Писа!» А потом перед всем классом спустила трусики, показав им Крысу-Пису целиком. У него сохранились яркие воспоминания о голой розовой промежности; это было диво почище Санта-Клауса, и ещё Эндрю запомнил, как побагровевшая мисс Оутс выводила Кристал из класса.
