перед взором его все еще стояла девушка, она улыбалась ему, играя косою, и огромные черные очи ее смотрели, казалось, призывно. В надежде снова встретить ее взгляд парень не спускал глаз с дверей беседки…
Решетчатые стенки, обвитые шершавыми стеблями тыквы, вздрогнули и снова замерли. Может быть, это вольный ветерок шаловливым порывом мимолетно всколыхнул их, смеясь над взволнованным джигитом?.. А может, Чолпан, спрятавшись за густо увитой решеткой, тихо наблюдает за ним? Девушки любят тайком подсматривать за парнями. И в окошко подсматривают, и в двери и, укрывшись за деревцем, могут смеяться над тобой… Да что там дерево, за стеблями вьюна они могут укрыться так, что не заметишь. Может, и вправду стоит сейчас Чолпан за стенкой беседки и оценивающе изучает джигита?..
— О коне не беспокойся, сынок, — сказал, неожиданно входя, старик Нусрат, — я дал ему арбузных корок. Мелко нарезал и перемешал их с отрубями. От арбузных корок — знаешь ли ты это? — шерсть коня становится такой гладкой и блестящей… Что же ты ничего даже не тронул на столе? Так не годится, запомни, кайсар-джигит не должен быть таким стеснительным…
— Я решил подождать вас, вместе и поедим. — Молодому гостю пришлось солгать, чтобы не выдать правды — он, занятый сладкими мыслями и мечтами, просто не заметил, как промчалось время.
— Да, ты прав, сынок, одному и мне никогда кусок в горло не идет. — Нусрат принес с собой еще две свежие дыни самых лучших сортов и, разрезав их, предложил гостю. — Давай бери, сынок, таких сладких дынь, как у меня, ты нигде больше не попробуешь. Не думай, что я хвалюсь, так говорят люди.
Джигит подумал про себя: «Не оттого ли они так сладки, что их касались руки Чолпан?» Дыни действительно были необыкновенно нежны и ароматны. Молодой гость принялся усердно есть их, восхищаясь вслух и радуя старика.
…Старый Нусрат не всю жизнь работал кетменем. В молодости он обучался четыре или пять лет в Кульджинском медресе «Байтилла» и получил неплохое образование. Он хорошо знал основы шариата, религиозные догмы ислама, но больше всего его интересовала история родного народа. Он вложил много сил в дело создания народных школ в родном краю, был одним из организаторов движения за народное просвещение. Но его деятельность совсем не устраивала баев и мулл. Они много раз жаловались на Нусрата и его сподвижников властям и в конце концов добились того, что созданные Нусратом школы нового типа были объявлены «гнездом безбожия» и закрыты, а сам учитель отстранен от дела народного образования. Этим его беды не ограничились. Фанатики подожгли его дом, на Нусрата устраивались покушения. Он вынужден был покинуть свое селение Хасанюзи на том берегу Каша и перебраться на этот берег в Ават. Конечно, ему следовало бы уехать куда-нибудь подальше, но не смог он оставить свою любимую реку Каш и родные места. Он остался с единственной внучкой, и целью жизни стало теперь для него вырастить ее достойным человеком и сделать ее счастливой. Для этого и взял в рули кетмень. И с этих пор другом для него стало поле, радостью — река Каш, а счастьем — единственная внучка Чолпан…
— Ты, наверное, думаешь про себя: «Что же надо от меня этому старику?» — вдруг по-отцовски тепло сказал Нусрат, когда Чолпан, зайдя в очередной раз в беседку, не поднимая глаз, убрала посуду и поставила новый чайник со свежим чаем. — А я давно ждал случая встретиться с тобой и рад, что он, наконец, пришел…
Джигит удивленно посмотрел на старика.
— Но прежде чем сказать, что хотел, я намерен задать тебе один вопрос о тебе самом…
Джигит расправил плечи и вопросительно взглянул на старика, словно молчаливо согласился: «Спрашивайте…»
— Хорошо ли ты знаешь своих предков?
Джигит никак не ожидал этого вопроса. Старик сказал: «О тебе самом», — парень и думал, что его спросят, женат ли он или имеет ли невесту и еще что-нибудь вроде этого. Тут бы он ответил быстро. А старик задал ему вопрос, над которым он никогда не задумывался всерьез, но парень все же не растерялся и переспросил:
— Вы имеете в виду моего отца и деда, так?
— Да-да, и прадеда, и прапрадеда, всех своих предков, которых ты помнишь…
Джигит смог насчитать предков лишь до четвертого колена и замолк в некоторой растерянности, что ему вовсе не было свойственно, — он не ведал поражений ни в борьбе, ни в скачках, ни в словесных спорах. Но сейчас джигит чувствовал смущение, чего с ним давно уже не бывало. Он опустил голову, словно признавая, что этот старый и слабый человек победил его.
— Плохо, сынок, — недовольно покачал головой дед Нусрат, — мужчина должен уметь назвать своих предков по крайней мере до седьмого колена… Самое главное в жизни — знать, кто ты есть на этом свете, где твои корни. Если же ты не знаешь этого, то не знаешь прошлого своего племени, всего своего народа, а поэтому ты не будешь знать, ради кого и как нужно жить, — так и проведешь всю жизнь в темноте, как слепой!..
«Не будешь знать, ради кого нужно жить», — повторил про себя джигит, а потом нетерпеливо посмотрел на старика, словно просил: «Продолжай же».
— А таким кайсарам, как ты, это знание просто необходимо. Ведь сила в ваших руках, и эту силу надо направлять в нужное русло. Не зная родного народа, его прошлого, можно зазря растратить ее. Не будешь понимать, кого защищать на этой земле, с кем биться, с кем идти рука об руку. Нужно помнить своих предков, чтобы продолжать их дело. А ведь ты — потомок известных в народе людей, внук прославившегося своими доблестными делами моего друга…
— Что?.. — джигит вскочил с места.
— Ты — вылитый Сетивалди в молодости. Глядя на тебя, я вижу перед собой моего друга Сетивалди.
Старик Нусрат задумался, то ли он собирался с мыслями, то ли воспоминания, всколыхнувшие его душу, на время заслонили перед ним все другое.
А джигит сидел, сгорая от нетерпения, — ему поскорее хотелось услышать рассказ о деде, о его смелости, о его подвигах, его жизни, характере, семье.
— Твоего деда Сетивалди не зря называли в народе — мерген[4] продолжал после раздумья Нусрат. — В дни Илийского газавата мы с твоим дедом были в рядах повстанцев. Ему тогда было двадцать, а мне семнадцать только исполнилось. Бывали в жарких схватках, где настоящий джигит мог показать себя, а трусы погибали или бежали. Сетивалди был близок к Садыр-палвану и в битвах при Суйдуне, Куре и Баяндае прославился как храбрый и отважный боец и исключительно меткий стрелок.
Не раз видевший его в бою эмир-лашкар[5] Абдура-сулбек представил его к званию юзбаши[6] и поставил командовать конным отрядом. А в народе его звали то Сетивалди-мерген, то Сетивалди-палван, и оба этих имени подходили ему, он заслужил их своими подвигами.
С первого же момента встречи джигит проникся к старому Нусрату искренним уважением — доброта, ум, прямодушие в человеке сразу бросаются в глаза. А теперь, узнав, что старик был боевым другом его деда, парень еще больше потянулся к нему. «Счастливая встреча!» — повторял он про себя. И этот вызывавший к себе любовь и уважение пожилой человек был дедом такой прекрасной девушки!.. О, Чолпан, Чолпан!..
Вдруг взволнованные мысли юноши прервал звук резкого хлопка. Похоже, что где-то недалеко что-то разорвалось. Джигит вскочил, недоуменно взглянув на старика.
— Дыня, — успокоил его с улыбкой старик. — Дыня сорта савза-назук. Эти дыни так взрываются, когда переспеют. Мне правится этот звук — словно в барабан кто-то ударил…
Вошла Чолпан. В руках она держала пару дынь сорта савза-назук.
— Ах ты моя умница, радость моя!.. Я только собирался тебя позвать и попросить принести пару дынь, а ты и сама догадалась. Давай их сюда, одну гостю, другую мне… Ты знаешь, их даже резать ножом нет нужды, так они еще вкуснее. — Нусрат вонзил зубы в тонкую кожуру на месте разрыва, откуда выглядывала сочная оранжевая плоть дыни.
Гость последовал его примеру, краешком глаза взглянув на девушку. Она с улыбкой наблюдала за ним. Встретившись с его взглядом, Чолпан смутилась и быстро выскользнула из беседки. Но улыбка на ее лице, напоминавшая прекрасный раскрывшийся цветок, продолжала сиять перед глазами джигита.
