Хлопнула дверь соседней комнаты и ко мне заглянул тезка по фамилии Валетов. Вообще, у нас на этаже жило пять Алексеев и четыре Александра, считая с одной козой женского полу. Одна радость — комнаты с этой 'козой' у нас в разных секциях, что, впрочем, нисколько не мешало ей вломиться ко мне в любой час дня и ночи.
— Ты на пары идешь?
— А в глаз? — Валетов подозрительно покосился на небритого индивида, держащего правой рукой мокрый матрас, левой подтягивающего такие же мокрые подштанники и пинающего пластиковое ведро. Судя по мелькнувшему на морде Лехи некоему зерну неуверенности, индивид был вполне способен осчастливить друга дополнительным освещением.
— За что? — решился уточнить тезка.
— За Сашку, придешь на пару и передашь ей, что от меня! — я начал заводиться по новой. В нашей семье заводила сестра, я больше напоминаю флегматичного удава ленивой породы, но если уж завожусь, скрываются даже микробы. — Готов пойти на жертву ради моей сестры?
— Я не уверен, лучше я пойду.. — Леха, придерживая у груди папку с конспектами, и запихнув в карман коробочку хэндкомма*, бочком выскользнул в открытую дверь.
Уф-ф, теперь я действительно остался один. Общаговский шум и гам, когда вечно невысыпающиеся адепты гранита и науки стучат дверьми и, с металлическим грохотом, бегут вниз по лестничным маршам или по десять человек набиваются в четырехместный лифт, чтобы успеть влететь в аудиторию впереди звонка и преподавателя, затих. Кому надо убежали, кому не надо еще спали или занимались другими, не менее важными, делами. Матрас с покрывалом и простынею выл вывешен на балконе, мокрая лужа на полу в комнате прибрана, заодно помыл полы в своей берлоге, постоял, подумал и навел полный марафет с вытиранием пыли и извлечением из-под кровати засохших носков. У меня в комнате всегда идеальный порядок, но носки — это отдельная песня. Этот предмет гардероба живет какой-то своей, отдельной от хозяина жизнью, вечно заползая под кровать или прячась в других укромных уголках, иногда попадая даже в Санькину комнату. С 'гостями' сестра боролась, выбрасывая их в помойное ведро, по часу мне потом выговаривая, но я включал полную вентиляцию черепушки и гневные тирады, обдувая ветерком воспаленный мозг, прямоходом проносились из левого уха в правое, или наоборот — все зависело в какое ухо вдувалась нотация.
За суетой прошла головная боль и сухость во рту, припасенная с вечера бутылка пива осталась в холодильнике, накапливая своими стеклянными боками освежающий холодок. Холодный душ смыл остатки похмелья. Жизнь начинала сверкать радостными бликами. Из зеркала на шкафчике на меня глянул молодой человек, двадцати лет от роду. Зазеркальный индивид обладал волевым подбородком, типичными славянскими, четко очерченными скулами, чуть курносым носом, свернутым в драке, а потом вставляемым хирургом, три года назад, голубыми, в отличие от сестры, глазами, припухлыми детскими щечками, на которых рождались ямочки стоило этому индивиду улыбнуться, коротко стриженным ежиком светлых волос и черной щетиной на небритой физиономии. С того момента, как я первый раз взял в руки бритвенный станок, меня мучил один вопрос — почему при светлой шевелюре у меня черная, как смоль, щетина? С правой стороны, под глазом и на виске жгутики шрамов — след от драки в приюте-распределителе. Сколько лет мне тогда было? Восемь? Точно, восемь, досталось мне по мордасам обрезком трубы с рваными краями….
На столе развернулась картинка стройной обнаженной красотки, которая хриплым голосом Лехи Семенова буркнула:
— До второй пары двадцать пять минут. — Санька, зара-з-за, опять она в моем комме полазила. Когда успела-то?
— Залепись. — красотка состроила фак. — Ах-ты… — Изображение моргнуло, сложилось в тонкий луч и исчезло. Держись сестрица, мстя моя будет страшна и ужасна!
— Ты на пару идешь? — над столом нарисовалась ехидная физиономия Сашки, за ее спиной угадывались стены электротехнической лаборатории. — Как тебе мой сюрприз?
— Я не понял, а где Гуля?
— Гуля будет второй парой, а с третьей по шестую военка. Всю группу вывозят на стрельбища. Через месяц соревнования с политехническим. — тут сестра пригнулась к комму и заговорщицки шепнула. — Я краем уха словила, что стрелять будем из чего-то новенького. Вроде как ранцевые рельсовики.
Ух-ты! Если Санька говорит, что словила краем уха, то ее словам можно верить. Уши у нее работают как локаторы и такие же размером. Ничего, что они смотрятся маленькими, кругленькими и аккуратными, на самом деле их невидимая эфирная часть в сто, нет в тысячу раз больше, чем визуально наблюдаемая конструкция для двух пар сережек.
— Ты на пару идешь? — прохрипела и тут же скрылась шизанутая компьютерная красотка. Урою…. Иду, куда я денусь. Бриться не буду, пусть сестре будет стыдно…
— Ты что небритый? — услышал я вместо 'привет братик', стоило зайти в аудиторию.
— Лень. — народ незаметно отодвинулся от нашей парочки. Попасть под горячую руку моей сестрицы не хотел никто.
— Да ты… — 'что я' и с чем его едят, я узнать не успел. Прозвенел звонок, в аудиторию вошел Иван Петрович Голубев, он же Гуля, он же 'Так сказать'. Тип вредный и нудный, читающий лекции гнусавым монотонным голосом и вечно потом обижающийся на храп с 'камчатки'. Новейшую историю ввели месяц назад по указке сверху. Деканат пару дней мыкал и хыкал: кого назначить на почетную должность историка? Странно, у всех преподов оказалась такая загрузка, что они, бедные, дни и ночи не спят — все учат и учат тупых остолопов и история ну никак не катит, тут треба пригласить кого-нить из гуманитариев. В конце концов, начальственный палец ткнул в грудь Гули, не успевшего придумать правдоподобную отмазку и на четвертый курс свалилось 'щастье'.
Ну вот, Гуля еще рта не раскрыл, а я уже спать хочу, сейчас настрою комм на запись и на боковую. Нет, для приличия надо послушать, что нам решит поведать невольный историк, изобразить, так сказать, интерес.
— Сегодня, так сказать, мы с вами окунемся в события недалекого прошлого, свидетелями которого, так сказать, вы сами являетесь. Если вы не забыли, Станция, так сказать, появилась на орбите Земли в две тысячи двадцать втором году. Двадцать второй год, так сказать, является переломным, я не побоюсь сказать, так сказать, эпохальным в истории не только России, но и всего мира в целом. — у-у-у, я готов, как Отелло Дездемону, придушить Гулю за его 'так сказать', только неимоверным усилием воли сдерживаю руки от греха убийства.
Если без 'так сказать', Станция появилась на орбите старушки Земли одиннадцатого марта две тысячи двадцать второго года. В этот памятный день мы отмечали День Рождения одной прелестной белокурой девочки с большими бантами на голове и восемью свечками на торте, перед которым она сидела важно раздувая щеки. Как же, ей уже восемь, а мне еще семь. Щегол, ей стыдно, что такая малявка учится в одном классе со старшей сестрой. Кому какая разница, что 'малявка' на пол головы выше — годов-то ей семь. Так вышло, что я получился несколько незапланированным ребенком, мама кормила грудью старшую, которая только-только начала ходить, а тут народился я, которого тоже требовалось кормить грудью, но ходить я еще даже не помышлял. Как говорил отец — я плод большой любви, долгого послеродового воздержания и пренебрежения некоторыми элементарными мерами контрацепции. Так и получилось, что от мамкиной титьки Саньку отрывали вместе со мной, под слезы и крики дочери 'мама дай титю', я же молчал. Ходить, если верить голозаписям, я начал в девять месяцев, правда до двух лет молчал, как партизан на допросе.
Папа говорил, что появление Станции — инопланетной бандуры, пятнадцати километров в диаметре и трех с половиною в поперечнике, было как нельзя кстати. Кстати для России. Почему кстати, спросите вы? Потому, что геополитическая обстановка складывалась далеко не в пользу одной шестой части суши. На востоке и западе сгущались тучи и черные вороны азиатского, заокеанского и европейского происхождения готовились поделить пирог вдоль по Уралу. Возражения и мнение живущих на поверхности пирога не принималось в расчет. 'Идеалы демократии должны восторжествовать!' — кричали на западе. 'Необходимо вернуть временно оккупированные территории!' — доносилось с востока. Президент и власть предержащие профукали последнюю гордость и готовились к откровенной сдаче позиций и страны. Армия роптала, но штабные штафирки давно уже ни за что не отвечали, народ по-тихому, а где и не по-тихому, вооружался,
