— Мне надо выйти, — вдруг сообщил Лютик. — Я договорился с Акареттой. Геральт, беру твою курточку. Моя свински умарухана и все еще не просохла.
— Все здесь мокрое, — насмешливо заметила Глазок, с отвращением трогая мыском туфельки разбросанные части одежды. — Разве так можно? Надо было развесить, как следует просушить… Вы просто чудовищны.
— Само высохнет. — Лютик натянул влажную курточку Геральта и с завистью взглянул на серебряные набивки на рукавах.
— Не болтай. А это что такое? Неужели сумка все еще полна тины и водорослей? А это… Тьфу!
Геральт и Лютик молча смотрели на темно-синюю раковину, которую Эсси держала перед собой двумя пальцами. Они совсем о ней забыли. Раковина была слегка приоткрыта и отчетливо воняла.
— Это презент, — сказал трубадур, выбираясь к двери. — Завтра твой день рождения, Куколка! Ну так это тебе подарок.
— Это?
— Красивая, верно? — Лютик понюхал и быстро добавил: — От Геральта. Это он для тебя выбрал. Ах, уже поздно. Опаздываю. Бывайте…
— Ты помнил о моем дне рождения? — медленно спросила Эсси, держа раковину подальше от себя. — Серьезно?
— Дай сюда, — резко сказал он. Встал с матраца, оберегая забинтованную руку. — Прости за этого идиота…
— Нет, — возразила она, вынимая из ножен на поясе маленький кинжальчик. — Раковина действительно красивая, я сохраню ее на память. Только надо вымыть, а для начала отделаться от… содержимого. Я выкину в окно, кошкам.
Что-то стукнуло о пол, покатилось. Геральт расширил зрачки и увидел гораздо раньше, чем Эсси.
Это была жемчужина. Переливающаяся и блестящая жемчужина светло-голубого цвета размером с разбухшую горошину.
— О боги! — Глазок тоже заметила ее. — Геральт… Жемчужина!
— Жемчужина, — рассмеялся он. — Стало быть, ты все-таки получила подарок, Эсси. Я рад.
— Геральт, не могу принять. Эта жемчужина стоит…
— Она твоя, — прервал он. — Лютик, хоть и разыгрывает глупенького, действительно помнил о твоем дне рождения. Он и правда хотел доставить тебе радость. Говорил об этом, говорил вслух. Ну видишь, судьба услышала его и исполнила, что требовалось.
— А ты, Геральт?
— Я?
— А ты… Тоже хотел доставить мне радость? Жемчужина такая прекрасная… Она должна сказочно много стоить… Не жалеешь?
— Я рад, что она тебе понравилась. А если и жалею, так о том, что она была только одна. И что…
— Да?
— Что не знаю тебя так долго, как Лютик, так долго, чтобы знать и помнить о твоем дне рождения. Чтобы иметь возможность дарить подарки и доставлять тебе радость. Чтобы иметь право… называть тебя Куколкой.
Она подошла и неожиданно закинула ему руки на шею. Он ловко и быстро предупредил ее движения, отстранился от ее губ, сдержанно поцеловал в щеку, обняв здоровой рукой осторожно, нежно. Он чувствовал, как девушка напрягается и медленно отстраняется, но только на длину рук, все еще лежащих у него на плечах. Он знал, чего она ждет, но не сделал этого. Не привлек ее к себе.
Эсси отпустила его, отвернулась к приоткрытому грязному оконцу.
— Ну конечно, — вдруг сказала она. — Ты же едва меня знаешь. Я совсем забыла, мы едва знакомы…
— Эсси, — проговорил он после недолгого молчания, — я…
— Я тоже едва тебя знаю, — вспыхнула она. — И что с того? Я люблю тебя. Ничего не могу с собой поделать. Ничего.
— Эсси!
— Да. Люблю. Мне совершенно безразлично, что ты подумаешь. Я полюбила тебя в тот самый момент, как увидела, там, на приеме по случаю обручения…
Она замолчала и опустила глаза.
Она стояла перед ним, а Геральт сожалел, что это она, а не рыбоглазый с саблей, укрытой под водой. С рыбоглазым у него были шансы… С ней — никаких.
— Ты молчишь, — бросила она. — Ничего, ни слова…
«Я устал, — подумал он, — и страшно слаб. Мне необходимо присесть, у меня темнеет в глазах, я потерял много крови и ничего не ел… Мне нужно присесть. Проклятая комнатушка, чтоб она сгорела во время ближайшей бури от молнии. Проклятое отсутствие мебели, двух идиотских стульев и стола, который разделяет, через который можно так легко и безопасно разговаривать. Можно даже держаться за руки. А я вынужден садиться на матрац и просить ее, чтобы она присела рядом. А набитый гороховой соломой матрац опасен, с него невозможно никуда вывернуться, отстраниться…»
— Сядь рядом, Эсси.
Она присела. Не спеша. Тактично. Далеко. Очень далеко. Слишком близко.
— Когда я узнала, — шепнула она, прерывая затянувшееся молчание, — когда я услышала, что Лютик притащил тебя, окровавленного, я выбежала из дома словно сумасшедшая, помчалась, ничего не видя, ни на что не обращая внимания. И тогда… Знаешь, о чем я подумала? Что это магия, что ты приворожил меня, украдкой, по секрету, предательски очаровал меня, приколдовал Знаком, своим волчьим медальоном, скверным глазом. Так я подумала, но не остановилась, продолжала бежать, потому что поняла, что хочу… хочу оказаться под действием твоей силы, но реальность оказалась страшнее. Ты не приворожил меня, не использовал никаких чар. Почему, Геральт? Почему ты этого не сделал?
Он молчал.
— Если б это была магия, — продолжала она, — все было бы так просто и легко. Я поддалась бы твоей силе и была бы счастлива. А так… Я должна… не знаю, что со мной творится…
«К черту, — подумал он, — если Йеннифэр, когда она со мной, чувствует себя как я сейчас, то я ей не завидую. И уже никогда не стану удивляться. Никогда не буду ненавидеть ее… Никогда…
Потому что Йеннифэр, вероятно, чувствует то, что невозможно исполнить, чувствует глубокую уверенность, что я обязан выполнить то, что выполнить невозможно, еще невозможнее, чем связать Агловаля и Шъееназ. Уверенность, что немного жертвенности тут недостаточно, что надо пожертвовать всем, да и то неизвестно, достаточно ли этого. Нет, я не буду ненавидеть Йеннифэр за то, что она не может и не хочет проявить хоть немного жертвенности. Теперь я знаю, что немного жертвенности — это… очень много».
— Геральт, — простонала Глазок, втягивая голову в плечи. — Мне так стыдно. Мне так стыдно того, что я чувствую какое-то проклятое бессилие, холод, озноб, как короткое дыхание…
Он молчал.
— Я всегда думала, что это прекрасное и возвышенное состояние души, благородное и восхитительное, даже если оно и лишает тебя счастья. Ведь сколько баллад я сложила о подобном. А это просто химия организма, Геральт, простая и всеохватывающая. Так может чувствовать себя больной, выпивший яд. Да потому что человек, выпивший яд, готов на все взамен за противоядие. На все, даже на унижение.
— Эсси, прошу тебя…
— Да, я чувствую себя униженной, униженной тем, что во всем тебе призналась, забыв о достоинстве, которое велит страдать молча… Тем, что своим признанием причинила тебе беспокойство, неловкость. Я чувствую себя униженной тем, что ты смущен. Но я не могла иначе. Я бессильна. Я отдана на милость сразившей меня болезни. Я всегда боялась болезни, того момента, когда стану слабой, бессильной, беспомощной и одинокой. Я всегда боялась болезни, всегда верила, что болезнь будет самым худшим, что
