говоря, с земли на небо! Если благодарность и прощение умирающего могут послужить вам ко благу, примите их от меня, и пусть последние мгновения вашей жизни будут столь же счастливыми, как мои!
После того как он произнес эти слова, его вынесли, по приказанию герцога, те же стражники, которыми он был принесен в зал; лицо его излучало радость и торжество. Через полчаса он был казнен; он умер с той же восторженной твердостью, с какою прожил свою короткую жизнь.
Заседание Совета закрылось, и Мортон снова оказался в карете наедине с генералом Грэмом.
— Какая твердость, какое мужество! — сказал Мортон, восхищенный поведением на суде Мак- Брайера. — И как жаль, что такое самопожертвование и такой героизм сочетаются в нем с изуверством, свойственным его секте.
— Вы имеете в виду, — спросил Клеверхауз, — его готовность осудить вас на смерть? Чтобы сделать это со спокойной совестью, ему достаточно было бы вспомнить какой-нибудь текст из Писания, например: «И восстал Финеас и произвел суд», или что-нибудь в этом роде. Но как вы думаете, куда мы теперь направляемся?
— Мне кажется, что мы на пути к Лису, — ответил Мортон. — Можно ли мне до отъезда повидаться с друзьями?
— Вашему дядюшке, — сказал Клеверхауз, — была предоставлена возможность встретиться с вами, но он отказался. Достопочтенный джентльмен пребывает в трепете — и не без основания, — как бы ваше преступление не отразилось на его землях и прочем имуществе. Тем не менее он посылает вам свое благословение и немного денег. Лорд Эвендел все еще тяжело болен. Майор Белленден находится в Тиллитудлеме, он приводит в порядок дела. Эти негодяи произвели страшное опустошение в семейном архиве леди Белленден, к тому же они осквернили и сломали то кресло, которое леди Маргарет зовет троном его священнейшего величества. Быть может, есть еще кто-нибудь, кого бы вы пожелали увидеть?
— Нет, — тяжко вздыхая, ответил Мортон, — нет, это было бы бесполезно. Однако как ни несложны мои сборы к отъезду, без них не обойтись.
— Все, что может понадобиться вам в путешествии и на чужбине, уже приготовлено, — сказал генерал. — Лорд Эвендел подумал об этом заранее. Вот пакет, который он просил отдать в ваши руки. В нем вы найдете рекомендательные письма ко двору штатгальтера, принца Оранского; к ним я добавил несколько писем и от себя. Вы знаете, свои первые походы я проделал у него под началом и впервые понюхал пороху в битве при Сенефе.[41] Тут же вы обнаружите векселя на голландских банкиров, по которым получите деньги на текущие нужды; в дальнейшем деньги будут переводиться по мере надобности.
Ошеломленный и взволнованный тем, что услышал, Мортон взял протянутый ему Клеверхаузом пакет. Его глубоко поразила и огорчила поспешность, с какою осуществлялся указ о его изгнании.
— А как мой слуга? — спросил он.
— О нем позаботятся: его снова устроят, если удастся, на службу к леди Маргарет Белленден. Думаю, что теперь он не станет отлынивать от смотров феодального ополчения и больше не пойдет к вигам. Но вот мы и на набережной, тут вы найдете ожидающую вас шлюпку.
Все обстояло в точности так, как сказал Клеверхауз. У набережной капитана Мортона ждала шлюпка, нагруженная сундуками и другою поклажей, подобающей путешественникам в его ранге. Клеверхауз пожелал ему на прощание всякого благополучия и счастливого возвращения в Шотландию, когда наступят более спокойные времена.
— Я не забуду, — сказал он, — вашего благородного поведения по отношению к моему другу Эвенделу, и притом в таких обстоятельствах, в каких многие постарались бы устранить его со своего пути.
Еще одно дружеское рукопожатие, и они расстались. Когда Мортон, направляясь к шлюпке, сходил по спуску на пристань, кто-то незаметно сунул ему в руку много раз сложенную, крошечную записку. Он оглянулся. Человек, вручивший ему послание, старательно кутался в плащ; он приложил палец к губам и тотчас исчез в толпе. Это происшествие возбудило в Мортоне любопытство. Взойдя на борт судна, готового отплыть в Роттердам, и застав своих спутников за устройством собственных дел, он воспользовался представившейся возможностью и прочитал эту, так таинственно переданную ему записку. В ней заключалось следующее:
«Мужество, проявленное тобой в роковой день, когда Израиль бежал от врага, до некоторой степени примирило меня с твоим злосчастным влечением к эрастианству. Теперь не время Эфраиму бороться с Израилем. Я знаю, сердце твое принадлежит дщери из стана врагов. Но выкинь из него эту блажь. Где бы я ни находился: в изгнании, на чужбине или на родине, таясь от врагов, или даже в объятиях самой смерти, рука моя будет всегда тяготеть над этой забрызганной нашею кровью, злонамеренною, языческою семьей, и провидение даровало мне средство, чтобы отмерить им их собственной мерой, доведя до разорения и нищеты. Сопротивление, оказанное нам их твердынею, было главной причиной нашего разгрома у Босуэлского моста, и я поклялся собственной душою отомстить им за это. Итак, не думай о ней, а сойдись с нашими изгнанными с родины братьями, сердца которых все еще тянутся к нашей несчастной стране, горя желанием принести ей помощь и спасение от погибели. В Голландии ты найдешь некоторое число честных шотландцев, стремящихся всеми помыслами своими к нашему освобождению. Присоединись к ним, как подобает сыну мужественного и славного Сайлеса Мортона; ты встретишь у них радушный прием и в память твоего отца, и в уважение к твоим личным заслугам. Если ты и впредь будешь сочтен достойным трудиться на вертограде, ты сможешь в любое время узнать, что я делаю и где нахожусь, спросив Квентина Мак-Кейла Айронгрея в доме благочестивейшей женщины Бесси Мак-Люр, недалеко от трактира, именуемого „Приют“, где Нийл Блейн потчует своих посетителей. Вот и все, что хотел сказать тебе тот, кто уповает услышать, что ты в среде наших братьев, и сражаешься с кровавою тиранией, и не склоняешься перед грехом. А пока исполнись терпения. Пусть меч твой будет всегда у бедра, пусть светильник твой неугасимо горит, как у того, кто бодрствует в ночи, ибо тот, кто будет судить гору Исава{181} и превратит лжеверующих в солому, а неверных в жнивье, тот грядет в четвертую стражу в одеждах, забрызганных кровью, и дом Иакова будет отдан на разграбление, а дом Иосифа предан огню. Я тот, кто написал эти строки, кто наложил среди пустынного поля руку на власть имущего».
Странное письмо было подписано тремя буквами: Д. Б. Б.; впрочем, эти инициалы были совершенно излишни, так как Мортон и без того понимал, что это послание могло исходить только от Берли. Оно еще больше укрепило в нем уважение к неукротимому духу этого человека, который с искусством, равным его мужеству и упорству, принимался восстанавливать только что разорванную в клочья сеть заговора. Но Мортон не хотел начинать опасную переписку или возобновлять связь, оказавшуюся для него роковой. Он считал, что угрозы, расточаемые Берли в адрес семьи Белленден, вызваны раздражением из-за успешной обороны Тиллитудлема: и в самом деле, думал он, какое влияние на судьбу этой семьи, когда ее партия торжествует победу, может оказать их потерпевший поражение и скрывающийся противник.
Впрочем, на мгновение в Мортоне все же зародилось сомнение, не известить ли майора или лорда Эвендела о содержащихся в письме Берли угрозах. Поразмыслив, однако, он решил, что, делая это, должен был бы назвать своего тайного корреспондента, так как предупредить об угрозах, не предоставив одновременно средства к их отвращению, то есть не назвав по имени Берли, было бы почти бесполезно; назвать же Берли по имени, думал Мортон, было бы предательством по отношению к человеку, выказавшему ему столько доверия, и притом ради пресечения зла, по всей видимости, лишь воображаемого. По здравом размышлении он разорвал письмо, записав предварительно имя и местопребывание той, у кого можно было получать сведения о его авторе. Обрывки письма он выбросил в море.
Пока Мортон был занят этими мыслями, судно снялось с якоря, и его белые паруса наполнил попутный северо-западный ветер. Накренившись на один борт, оно стремительно понеслось по волнам, оставляя за собой длинный бурлящий след. Город и гавань, из которого оно вышло в плавание, скрылись в отдалении, холмы, их окружавшие, растаяли в конце концов в голубом небе, и Мортон на долгие годы разлучился с родной землей.
