Я поднялся на ноги, меня слегка шатало. В голове гудело. Когда рождался Этан, я был с Шерил в родильном зале, поддерживал ее, завороженно смотрел, как наш крошечный идеальный сын приходит в этот мир. С самого рождения он улыбался. Нет, были потом тяжелые дни, когда он плакал, были и болезни за три года его жизни, но теперь я помнил только его улыбку.
— Зачем нам мужская помощь? — прошептала кому-то женщина за моей спиной. — Я думала, мужчин сюда не пускают. А этот заросший парень с бородой похож на психа.
— Ш-ш-ш, — зашептала другая в ответ. — Это Томас Меттенич. Ну, ты знаешь. Тот, у которого жена и сын. Погибли… ну, ты знаешь. Одиннадцатого сентября.
— О господи. Тот алкоголик, который вмешался, когда бывший парень Лорейн и его друзья-байкеры решили сбить ее на дороге?
— Ага. Он самый. Мистер Хороший Парень. Представь, он гетеро и хранит целибат.
— Не может быть.
— Может.
Их разговор доходил до меня как сквозь туман.
— Это девочка, — объявился Мэси, заглянув теленку под хвост.
Женщины захлопали в ладоши, я и немногочисленные мальчишки воздержались.
Альберта взглянула на меня с улыбкой.
— Том, ты вытащил ее на свет, и тебе принадлежит честь дать ей имя.
Перед глазами густела темная пелена.
— Ладно, — буркнул я. — Кэти. Назовите ее Кэти.
— О'ке-е-ей, — ухмыльнулась Альберта.
Они с Мэси переглянулись, пожали плечами. Мэси развернулась к толпе.
— Мы нарекаем эту телочку, нашу молочную сестру, именем Кэти!
Аплодисменты.
Так я назвал в честь Кэти молочную корову.
Я вышел из амбара на нетвердых ногах, прижимая руки к бокам, чтобы унять дрожь. Пытался сосредоточиться на залитых солнцем весенних полях, на старом бревенчатом доме Лог Сплиттерс, на сараях, где четвероногие сестрички Кэти давали домашнее молоко. Я старался смотреть только на свободных от петушиного ига куриц, откладывавших политкорректные яйца, на приют для бродячих собак и кошек, кроликов и толстых поросят, на статую обнаженной богини, стоящую среди зеленых грядок. Статую вырезали цепной пилой из цельного дуба. Но думать я мог только о том, что на коже у меня высыхают жидкости нового рождения, отчего у меня перехватывало горло
Но ужас и искушение были слишком велики. Я посмотрел на себя, на покрытые кровью руки. И внезапно снова оказался на Манхэттене, покрытый высыхающей кровью и пылью, мертвой пылью обломков, под которыми я искал Шерил и Этана.
Меня снова окутала смерть.
Пришло время напиться.
Глава 8
Три тома мемуаров Дженис лежали у меня на кровати, рядом с ноутбуком, книгами с аутотренингами (которые не помогали), книгами о фобиях и панических атаках, феминистскими манифестами «Тайна женственности» и «Миф о красоте», Библией, книгой о дзен-буддизме и «Унесенными ветром».
Скарлетт была совершенной королевой красоты. Дайте ей микрофон, спросите, чем она интересуется, и она улыбнется нежной улыбкой и тихо скажет срывающимся от волнения голосом: «Я хочу посвятить свою жизнь миру во всем мире». И будет при этом думать:
На противоположном конце комнаты, в изножье кровати, светился экран большого телевизора с плоским экраном. На нем оплывший, но хорошо оснащенный мужчина и женщина с мрачным лицом и красными метками от ударов на бедрах совокуплялись по-собачьи на черном кожаном диване. На другом большом экране Мэри и Пол-Пинты слушали Маленького Джо, то есть папу, как нужно жить на диком западе, в «Маленьком домике в прерии». Порно и «Маленький домик» обладали одной общей чертой: там никто не горел и ничто не напоминало реальную жизнь.
Идеально. Я не хотела даже слышать о реальной жизни. Я искала в Интернете биографии великих затворников — родственных душ. И не удивилась, когда узнала, что деньги приносят освобождение ментально неуравновешенным людям, возводят гладкую стену между бродягой, который прячется под мостом от собственных демонов, и Говардом Хьюджсом, который прячется от мира в личном отеле Лас- Вегаса.
Я лежала на кровати, опираясь на подушки. На мне были только лечебный костюм телесного цвета и благословенная горнолыжная маска. Гарнитуру мобильного я прицепила к уху, прорезав в маске маленькую дырочку. Я почти что медитировала, прижав к груди одну из книжек Дженис, отстраненно просматривая порно и поедая бисквит от Дельты.
Фотографии дома бабушки Нэтти теперь занимали всю комнату. Многие я вставила в рамки, последние прикрепила к столбикам кровати. Я снова перечитывала книгу Дженис и восхищалась ее лихорадочными попытками выжить, благородной яростью, с которой она смотрела на мир. Я хотела понять, как людям удается разозлиться. Сама я злиться не могла и с каждым днем все глубже уходила в депрессию. Я искала метки на пустынной дороге без карты. Привет, собратья-путешественники!
Должна признаться, что в моей жизни до жаркого я была воплощением Добродетели современного образа женщины: я не курила, не принимала наркотиков, не пила, не заводила скоротечных романов и осуждала незащищенный секс в интервью с Говардом Штерном. Я читала книги, где было много страниц мелким шрифтом, при случае посещала музеи, могла прослушать оперу от начала до конца и не заснуть. Я никогда не позировала обнаженной и не сверкала в фильмах голой грудью и задницей. Не то чтобы у меня было стойкое моральное неприятие идеи раздеться на публике. Просто мои тетушки из Атланты лишили бы меня членства в Младшей Лиге, а консервативное сердце папы могло не выдержать.
Я была совершенно правильной личностью.
А сейчас я покрылась хрустящей корочкой, смотрела порно, читала мрачные откровения и ждала, когда же смогу решиться на самоубийство. Я была слишком гордой, чтобы признаться кому-то в своих странных страхах. Даже врачам, которые, конечно же, знали, что я спряталась в ящике Пандоры среди нездоровых идей, но они ничего не могли сделать без моего разрешения. Я же не собиралась позволить какому-то психиатру записать подробности моего падения в кроличью нору. А что, если агентство национальной безопасности однажды, после апокалипсиса, заинтересуется всякими странными типами? Они наберут в строке поиска «шизоид», а я окажусь в базе не таких уж и тайных медицинских отчетов. Хотя к тому времени я точно буду на кладбище.
