вздымается часто, порывисто.
— Больно? — спрашиваю товарища, быстро меняя ленту. — Ляг удобнее.
— Не-е-е... не больно, — шепчут бескровные губы юноши, — жжет...
Ездовой кладет его поудобнее, и тачанка мчится вслед отступающим, поливая их горячим свинцовым дождем.
Атака на нашем участке отбита. Мы остановились в лощинке, перевязали пулеметчика. Но Ваня смотрел на нас уже стекленеющим взглядом.
Вечер не принес отдыха. Нагретая за день земля по-прежнему дышала в разгоряченные лица бойцов душным зноем, пропотевшие гимнастерки не просыхали. От степи пахло пороховой гарью. И так всю ночь.
С рассветом противник бросил в эту мясорубку свежие части. В атаку пошли хваленые полки, набранные из староверов-бородачей станиц Суворовской, Нижне-Чирской, Цыцаревской, Милютинской. Вперед рвались те, кто стегал нагайками, рубил шашками рабочий люд на улицах российских городов в 1905 году.
Фанатически набожные, проникнутые сословными предрассудками, кичливые, задиристые, они готовы лезть в огонь и в воду ради сохранения всего привычного, старого, чем жили до сих пор. Новое, пришедшее вместе с революцией, не понимали, вернее, не хотели понимать, ненавидели люто.
Все остальные части, только сформированные из казаков-юнцов или побывавших на войне фронтовиков, обычно не выдерживали ни наших огневых ударов, ни рукопашных схваток.
Иное дело бородачи, да еще староверы. Эти не повернут, не дрогнут в атаке и, уж если им приказали идти вперед, прут, зажмурив глаза, лезут, сопя от злобы, до тех пор, пока их не остановит смерть. И еще норовят обвести, обмануть, подстроить такую пакость, что только зазевайся — и погибнешь! Без коварства они не могут, это у них в крови.
Бородачи остались верны себе и на этот раз: попробовав взять нас с ходу и оставив около трехсот трупов, не прекратили атак. Два дня неумолчно гремел бой, и два дня они лезли на наши окопы, словно одержимые, пока не поняли: в открытом бою нас не взять. Тогда задумали взять коварством: отошли, вернее, продемонстрировали отход, выждали, чтобы усыпить нашу бдительность, накопили силы и навалились сразу всей массой пехоты и кавалерии.
Новому наступлению белое командование придавало особое значение. Готовил наступление и руководил им сам Мамонтов. Для поднятия боевого духа он обещал казакам отдать в их распоряжение все имущество наших эшелонов, обозы, коней и снаряжение.
Мне невозможно рассказать о всех эпизодах боев под Обливской, поскольку я командовал небольшим подразделением — пулеметной командой. Поэтому здесь, как и в других местах книги, буду больше всего говорить о делах и людях, с которыми воевал плечом к плечу.
Наступление началось на рассвете, когда красноармейцы ничего не могли поделать с одолевавшим их сном.
Казаки обвязали колеса бричек и орудий тряпьем, замотали коням морды торбами, и ни один шорох, ни один стук не выдал их передвижения.
Заняв указанные позиции буквально в сотне шагов от нас, они в нетерпении ждали минуты, чтобы ринуться скорее в бой, захватить красных воинов врасплох. Но мы уже знали о замыслах врага и приготовились к встрече. Произошло это так.
После отражения последней атаки часть наших бойцов отходила по направлению к Суровикину. Легко раненные пулеметчики Пришепин и Михайлов, желая сократить расстояние, пошли берегом реки Чир. В пути их застала ночь и, чтобы не напороться на вражеский разъезд, они решили заночевать в кустах терна. Поздно ночью Прищепин услышал шорох. Растолкав спящего товарища, он выбрался из кустов и чуть не столкнулся лицом к лицу с верховым. Припав к траве, стал следить. Неизвестный подъехал к реке, спешился, осмотрелся вокруг и, видимо не заметив ничего опасного, начал готовиться к переправе вплавь. В это время из-за тучи выглянул край луны, и бойцы ясно увидели, как блеснул на плечах казака офицерский погон. Пулеметчики подкрались к кавалеристу и скрутили его так, что тот и пикнуть не успел. Забили в рот кляп, связали и поволокли в отряд. Вскоре офицер стоял перед Николаем Харченко и рассказывал о цели своей поездки. В его полевой сумке нашли пакет от Мамонтова к полковнику Лазареву.
— Ну что ж, — весело сказал Харченко присутствовавшим в штабе командирам, — если казаки хитры, то мы, хохлы, тоже не лыком шиты! Постараемся встретить мамонтовцев как положено.
Договорились отвести свои части за Обливскую. Там перестроить их по-походному, уйти дальше, чтобы оторваться от противника и скорее соединиться с войсками К. Е. Ворошилова, остановившимися у взорванного моста через Дон. В то же время выделили ударную группу из наиболее боеспособных подразделений, в числе которых оказалась и пулеметная команда. Они заняли позиции так, чтобы враг, готовящий западню нам, попал в нее сам. Командование группой возлагалось на Лобачева и Новодранова.
Тихая степная ночь истекала последними остатками темноты. В раскинувшейся заревой степи — ни шороха. На траву пала прохладная роса, в лощинах стелились прозрачной кисеей утренние туманы, повеяло прохладой. И только заалел вишневым соком восток — ожил, задвигался темной тучей притаившийся враг. Влажным утром далеко слышна речь, и мы ясно уловили протяжную громкую команду.
— По-о-о-л-к... пики к бою, шашки вон, в лаву стройся!
И тут ахнула, раскололась многократным эхом молчавшая до последней минуты степь — это открыли огонь наши орудия, заработали пулеметы.
Казаки бросились вправо, но здесь их встретили ручными гранатами, дружными залпами винтовок пехотинцы Новодранова.
Этот удар оказался неожиданным для белоказаков, и они не успели даже опомниться, прийти в себя. Попав в огневой мешок, бросались то вправо, то влево, пока не нащупали проход по направлению к Суровикино, и кинулись туда. Но это слабое место в обороне командование сделало умышленно, для того чтобы заманить противника на открытое поле и дать возможность поработать нашей кавалерии. Как только масса пехоты и конницы вырвалась из оврагов и балок на степной простор, навстречу им устремилась кавалерия под командованием Лобачева. Началась сеча, которая окончилась полным разгромом большой группировки. Лишь жалкие остатки ее вышли к Суровикино. Только показались они у железной дороги, как оттуда почти в упор ударили орудия и пулеметы бронепоезда — это войска тов. Ворошилова прибыли на выручку Морозовско-Донецким полкам и отрядам.
Так наши части, обманув Мамонтова, скрытно покинули окопы и отступили через Обливскую. Отряды неприятеля пытались догнать, но безуспешно. На подступах к Суровикино мы увидели бронепоезд с развевающимся алым флагом на паровозе. Вот он повернул к полустанку, подъехал ближе. На передней площадке стоял К. Е. Ворошилов, одетый в кожанку, перепоясанный ремнями, с биноклем в руках. Легко соскочив на землю, Климент Ефремович крупным шагом направился к невысокому кургану, где собрались командиры во главе с Н. Харченко. Подойдя к ним, крепко обнял и расцеловал Николая Васильевича.
— Спасибо! Молодцы! — сказал он, пожимая руку каждому.
Дорого досталась нам победа под Обливской. Свыше 400 человек потеряли только убитыми, 600 ранеными. Но враг потерял еще больше.
После четырехдневных боев мы прибыли на станцию Чир, где стояли войска Ворошилова.
Многотысячная армия подошла к Дону. Растянувшись на многие километры, по стальным путям двигались 80 эшелонов, бронепоезда; десятки тысяч подвод тащились по пыльным степным дорогам. Подошли и вдруг встали — дальше пути нет. Огромный мост через реку взорван.
Войска заняли оборону на правом берегу Дона. Передний край напоминал дугу. Армия зарылась в окопы, установила на господствующих Рычковских высотах орудия, чтобы оградить место восстановления моста несокрушимой стеной штыков и артиллерийского огня.
На левобережье окопались белоказаки. Их фронт тянулся по линии хуторов Ермохино — Немковский — Ильменский.
В тылу неприятеля действовал краснопартизанский отряд казаков под командованием Парамона Самсоновича Куркина. Об их боевых делах рассказывали чудеса. Они сковывали действия белоказачьих войск целого участка, совершая смелые, дерзкие налеты на вражеские гарнизоны.
