бумаги могут потерять свою ценность. Чем же будешь ты жить, — задаёт вопрос одна часть организма другой его части, — если и внутри у тебя тоже будет к тому времени пусто? И ведь не скажешь с легкостью, какая часть организма больше права. То, что ни среди американцев, ни тем более среди своего брата эмигранта, нельзя выглядеть слабаком и дешёвкой — это факт. Но и потратить все свои силы на приобретение материальных благ и на склоне лет превратиться в безмозглый и бесчувственный фуфляк в дорогой упаковке тоже страшновато. А именно это и случится, если приучиться работать только на себя, и совсем перестать работать над собой. При таком раскладе дел в конце концов от «себя» ничего не останется. Не на что будет работать.
Вот какие душевные подвижки и какую массу переживаний может доставить человеку всего одна не ко времени купленная вещь. Мне очень жаль что Тэффи не может прочитать этих строк. Думаю, она получила бы море удовольствия, найдя в них продолжение своей забавной идеи, изложенное со всей неподобающей такому случаю детальностью и серьёзностью. А вот ты только что эти строки прочитал, и если ты так ничего и не понял, кроме того, что автор этих мемуаров купил себе приличную тачку и при этом еще, урод, жизнью не доволен, то я тебе процитирую уже совсем не Тэффи, а иного классика, пока живого. А он сказал дословно следующее: «Ебал я в рот тебя, читатель. Хуиная твоя голова!». Кто этот автор и для чего он это так сказал, ты и без меня найдёшь на интернете. Вот тебе ссылка: http://laertsky.strade.ru/lib/nikonov_05.htm, и отъебись от меня теперь уже на хуй. Я здесь пишу мемуары, а не критический обзор современной литературы. Понял? Ну и уёбывай отсюда побыстрее. Или, если хочешь, оставайся и читай следующую главу, но только не вздумай потом выебнуться и написать мне хуёвый комментарий с разными там подъёбками. Всё одно — сотру к ебеням. В своих мемуарах будешь выёбываться как хочешь, а в моих мемуарах имею право выёбываться только я. Так было в этой главе, и точно так же будет и в следующей.
2. Как я отношусь к своей бывшей родине
Бывшая моя родина, как я к тебе отношусь?… Для этого надо сперва уяснить, приобрёл ли я новую родину в лице США после того как я в эту страну приехал. Я уже немного коснулся этой темы в первой главе. Я коснулся, пока вскользь, но ты, дорогой читатель, уже поверил мне на слово — развесил уши и поверил, что четырёхтонная бензинопожираловка на невъебенных колёсах размером с сельскохозяйственную постройку советских времён помогла мне вжиться в американскую действительность, стать в этой стране почти что одним из своих и почувствовать себя счастливым. Поверил, да? Ну и кто ты после этого как не гондон! Запомни: для того чтобы быть в стране одним из своих, в ней надо родиться или приехать в неё совсем ребёнком. И при этом ни в коем случае не жить в гетто. Если ты вырос в гетто, ты так и будешь одним из своих в этом гетто и чужим во всей остальной стране. А гетто в Америке хватает. Печально знаменитый Брайтон — одно из них. Русское гетто. Точнее, русско-еврейское Я там не был и никогда туда не поеду, даже на экскурсию. Хватит уже и того, что о нём пишут и говорят. Хватит с меня кичливых, бесцеремонных уёбищ на мошковском Самиздате, которые живут в эмигрантских гетто, пишут слово «хуй» через букву «ё» от избытка грамотности, мнят себя поэтами и прозаиками и постоянно доёбываются до моего друга Лёши Даена. Лёшка, правда, тоже не сильно грамотен, но зато он тонко чувствует прекрасное, пишет красиво, дружит с талантливыми людьми и запечатлевает их жизнь каждый день, бескорыстно. Лёша бухает каждый день и не живёт на Брайтоне. Лёшка Даен — это своего рода «Довлатов печального образа» с некоторым оттенком Мариенгофа и незабвенного Бродского, «хранитель времени» эмигрантской богемы. Про него я напишу как-нибудь отдельно.
Человек не может жить в гетто типа Брайтона и быть при этом писателем, поэтом или учёным. В эмигрантском гетто могут жить только жлобы — уёбища с волосатыми руками и котельчатой башкой без мозгов, для которых не существует никаких ценностей кроме бабла, выпивки с обильной закуской, и еще раз бабла, которое необходимо для того чтобы выебнуться перед соседями и знакомыми: у кого дороже машина, кондоминиум, частная еврейская школа для ребёнка, семейный туристический пакет для отпуска, и прочие жлобские цацки. На Брайтоне живут не бедно, но по уровню изолированности от культуры, образования, простой грамотности, включая умение грамотно выражать свои мысли вслух и на бумаге, гетто ничем не отличается от тюрьмы. Ненавижу гетто. Лучше подыхать в хосписе, чем процветать на Брайтоне!
Ладно, с гетто разобрались. А как насчет остальной Америки? Спешу тебя разочаровать, читатель. Я не стремился попасть непременно в США. Попал я в эту страну только потому что хотел любыми путями съебать подальше из бывшего совка, который теперь почему-то называют Россией, но который никакой Россией по сути не является. Россия как страна со своим национальным самосознанием, традициями, укладом и исторической судьбой погибла — умерла навсегда в начале прошлого века в результате чудовищной революции и её жутких последствий. Я родился и вырос в уродливой стране-монстре, кое-как сшитой большевиками из растерзанного трупа погибшей России и её внутренних колоний, как некогда сшили Франкенштейна из кусков мёртвой разнородной плоти. Страна-франкенштейн с дества пичкала мои мозги заведомой ложью и воспитала меня человеком без веры и без национальности, ибо моей еврейской принадлежности меня всю жизнь вынуждали стесняться. Из своего рязанского детства, проведённого в Приокском посёлке, где жил вонючий серучий пролетариат, я вынес кучу обидных кличек, унижений и побоев. Почему? Да потому что еврей, и вдобавок (скорее всего по той же причине), не такой как все. Все порядочные мужики в классе думают о чём? Ну конечно же, о том, как бы раздобыть денег, чтобы нахуячиться красным винишком, о том как подержаться за пизду, как выебать бабца. Все порядочные мужики в классе рассказывают задушевные истории о зоне, о паханах, о самогоне и о чифире, о наборных выкидных ножах, о поджигных и капсюльных пистолетах, о блатных обычаях, о насильниках, которым дали невъебенные срока за то что они рвали пизду руками, о том, кто кому и за что накатил пиздюлей. Порядочные мужики рассказывают анекдоты, умеют трандеть «про пизду», поют заебательские блатные песни. А этот сучий жидёнок, падла (в смысле, я), посещает четыре факультатива, ездит на областные олимпиады, мечтает поступить в университет и не скрывает, что хочет стать учёным. Да как же его за это не чухАть и не пиздить? И чухАли. И пиздили. Каждый день. Повод находился всегда. Вот по этой причине слово «еврей», запущенное в мой адрес представителем рязанского пролетариата, всегда звучало на слух как ругательство, типа как «гандон» или «пидарас». В городе Рязани, где я вырос и прожил до 33 лет, слово «еврей» вообще произносили всегда именно с такой ругательной интонацией. «Йиврей, бля!..» Вероятно, и до сей поры его там произносят точно так же. Мне понадобилось прожить несколько лет в Америке, чтобы я перестал комплексовать, произнося свою национальность вслух по-русски. Но и до сей поры английское слово Jewish даётся мне значительно легче, чем русское слово «еврей» — такая вот хуйня.
И вот теперь я уже длительное время наблюдаю, как на протяжении всего постсоветского периода озверевшие дети тех самых ебучих серучих пролетариев, которые и сами были зверями, подметают друг друга из АКМов, забрасывают гранатами, закатывают под асфальт, жгут утюгами, душат пластиковыми пакетами, насилуют пытают и убивают каждый день. Мне это всё совсем не удивительно, потому что все эти зверства я в полной мере испытал на себе, пока я рос. Меня тоже могли убить два раза, еще в далёкие советские времена. Один раз пырнули ножом в подъезде, но промахнулись — разрезали только одежду, и я убежал. Второй раз меня убивали кирпичами, кидая их из слухового окна хрущёвского дома, мимо которого я проходил. Кидали с криком «Подохни, жидовская сука!». Десяток силикатных кирпичей с силой ударились в землю рядом со мной, но почему-то ни один не попал в цель и не расколол мой еврейский череп, как того хотел засевший на чердаке неизвестный убийца.
Теперь меня там нет, а злоебучие уроды, которых я не считаю русскими людьми (то есть я их не считаю ни русскими, ни вообще людьми) — эти советские, а ныне постсоветские мутанты яростно истребляют друг друга всеми возможными способами. Статистика мрачно сообщает, что русское население России сокращается. Да поебать! Я вырос среди этого «населения», поэтому я отлично знаю, как и почему оно сокращается. И я в рот ебал это блядское, гнидоёбское население и все его горючие беды, потому что никакое оно не русское. Оно уродское, а уроды национальности не имеют. Я этому населению ничего не забыл и ничего не простил. Оно теперь мстит само себе «за всё хорошее» — и в том числе и за меня. И это логично, правильно и очень справедливо. И если это население перестреляет, перережет, перетравит как
